Шипы и розы - [14]

— Это не важно!

— Если хочешь знать, так мне тебя действительно жалко: женщине перевалило за пятьдесят, а она до сих пор не оценила значения лыжного спорта.

Политически отсталая мать быстро уходит к себе в комнату и через минуту появляется снова с каким-то конвертом в руках.

— Вот, возьми, — говорит она, протягивая Кате конверт. — Здесь двести пятьдесят рублей. Раз тебе очень хочется в Ленинград, ты так сделай: дойди со своими оголтелыми подругами на лыжах до вокзала, а там скажи, что у тебя нога заболела. Возьми себе билет хоть на «Стрелу», а палки эти сдай в багаж. В Ленинграде останавливайся у тети Зины.

— Спасибо тебе, мамочка, за то, что ты учишь меня быть дезертиром и предателем. И в кого ты только уродилась таким меньшевиком, ума не приложу.

— Вот вам современная молодежь, полюбуйтесь! — обращается Ксения Львовна к шубе адвоката Пусецкого, висящей на вешалке. — Их учишь, как лучше, как разумнее, а они родную мать ругают меньшевиком. Покойный отец в гробу бы перевернулся, если бы услышал такое!

— Ну, довольно! Некогда мне с тобой. И так опаздываю. До свиданья, мамочка. Пока. Из Ленинграда напишу.

Катя Ермолаева решительно целует мать в щеку, взваливает лыжи на плечо и выходит на лестницу. Ксения Львовна выскакивает следом за ней.

— Катюша! Вернись! Ведь на вас же волки могут напасть по дороге!

— Нам не страшен серый волк, серый волк, серый волк!..

— Господи ты боже мой! И что это за девки повырастали! Ничего не боятся. Цифру-то хоть «13» перемени. Несчастливое число.

— Предрассудки, мамочка. А впрочем, ладно: я с Нинкой Хворостовой переменюсь. Она обязательно дойдет, ей не страшно, она у нас чемпион, второй раз в Ленинград идет.

* * *

…Проходят дни. Ксения Львовна томится и худеет. Когда по телефону вызывают Катю, она могильным голосом говорит в трубку:

— Кати нет дома. Она ушла в Ленинград. Да, да, ушла. Пешком. На этих… на лыжах!

На службе и дома Ксении Львовне все сочувствуют. В особенности адвокат Абрам Михайлович Пусецкий, сосед по комнате. Каждое утро, встречаясь с Ксенией Львовной в коридоре, он спрашивает ее:

— Имеете сведения от вашей Артемиды? Нет? Ай-ай-ай! При этом адвокат качает большой седой головой и огорченно щелкает языком.

Наконец письмоносец приносит Ксении Львовне открытку из Любани.

«Дорогая мама, — написано в открытке, — мы идем хорошо, очень весело, все время смеемся. Я иду норвежским шагом — и не особенно устаю. Скоро Ленинград. Надеемся побить мировой рекорд. О нас уже пишут в газетах и готовят нам торжественную встречу. Не беспокойся за меня, пожалуйста: я столько ем, что просто ужас. Целую. Катя».

Вечером к Ксении Львовне заходит Пусецкий. Он галантно целует ручку Ксении Львовне и говорит свое обычное:

— Имеете сведения от вашей Артемиды?

— Как же, как же, Абрам Михайлович, Катюша прислала открытку. Из Любани. Идет норвежским шагом…

— Вот вам современная молодежь, — говорит адвокат, усаживаясь на диван и закуривая, — мать здесь нервничает, с ума сходит, а ей хоть бы что! В конце концов если ей уж так хотелось побывать в Ленинграде, могла бы дойти себе на лыжах до вокзала, там сказать себе, что нога или рука заболела, взять себе билетик, хотя бы на «Стрелу», и тихо, спокойненько поехать. И себе удовольствие — и мать не волнуется.

— Что вы, Абрам Михайлович! Вы учите мою Катюшу быть дезертиром и предателем? Так, Абрам Михайлович, только меньшевики делают.

— При чем тут меньшевики Не каждый может пешком в Ленинград шлепать. Ваша Катюша все-таки слабенькая девочка.

— Это Катюша-то слабенькая?! Побойтесь бога, Абрам Михайлович! Девка — кровь с молоком. Спортсменка. Никогда ничем не болела, а вы — слабенькая!

— Потом, мало ли что может случиться в дороге? Волки могут напасть.

— Им, Абрам Михайлович, не страшен серый волк. Им ничего не страшно.

Адвокат удивленно смотрит на раскрасневшуюся Ксению Львовну, поднимает одну бровь и говорит:

— Да вы никак сами собрались дунуть в Ленинград на лыжах, Ксения Львовна, следом за дочкой?!

— Помоложе была, может, и пошла бы. О Катюше уже в газетах пишут, Абрам Михайлович. Мне вас жалко, Абрам Михайлович: все-таки вы пожилой человек, за пятьдесят, поди, уже перевалило, а до сих пор не оценили значения лыжного спорта!

Звонит телефон. Ксения Львовна снимает трубку.

— Катю? Кати нет дома. Она ушла в Ленинград. Что значит «как ушла»? Очень просто: как все люди в Ленинград ходят. На лыжах конечно.

Адвокат встает с дивана, тушит окурок в пепельнице и, буркнув «до свиданья», уходит.

ШТУРМ АЙ-КУРТА

До приезда Ключикова наша жизнь текла безмятежно и мирно. С утра мы уходили гулять в горы, а по вечерам катались верхом на старых клячах, — их приводили добродушно-лукавые местные жители в пыльных войлочных шляпах.

Тихие эти идиллии кончились с приездом Ключикова.

Нас поразил его костюм. Несмотря на жару, он был одет в толстую фланелевую куртку и широкие штаны из грубого клетчатого сукна. У пояса его висело что-то вроде кирки. Он сидел в плетеном кресле и сурово, как полководец, рассматривал в подзорную трубу небольшой снежник на ближайшей вершине.

— Видите этот снежник? — сказал Ключников толстому Салатову. — Это и есть неприступный Ай-Курт, что значит Святая смерть. Не пройдет и двадцати часов, как я вонзю, виноват, вонжу мой верный ледоруб в белое безмолвие его ледяного покрова.