Шимпанзе горы Ассерик - [12]

Тем не менее это не мешало ему присоединяться к нам, когда мы начинали завтракать. Он всегда сидел рядом с отцом и демонстрировал довольно сносные манеры. Кусок хлеба с джемом надолго отвлекал его внимание, и нам удавалось спокойно закончить трапезу. Но если Уильям съедал свою пищу раньше нас, то начинал озираться, скулить и попискивать. Стоило нам зазеваться, и он, встав на стул, уже пытался дотянуться до предмета, который в данный момент занимал его воображение. При этом совершенно игнорировалось все, что стояло или лежало на пути. Не раз Уильям опрокидывал молоко, делал несъедобными хрустящие хлебцы и превращал сахар в сироп.

Уильям подрастал, и нам становилось все труднее держать его в доме. Его любопытство и озорство не знали пределов. Несмотря на всю свою любовь к нему, я должна признать, что он был настоящим разрушителем. Когда я вспоминаю прошлое, то поражаюсь нашей, и в особенности маминой, терпимости: были утрачены многие незаменимые фарфоровые и фаянсовые изделия, приходилось удваивать усилия, чтобы содержать дом в порядке. Уильям доставлял нам гораздо больше хлопот, чем все другие животные вместе взятые. Конечно, ему все прощалось. Если бы не один случай, мы были бы рады и дальше прощать ему все его проделки, жертвуя удобством и перестраивая свою жизнь и жизнь других обитателей дома таким образом, чтобы он оставался с нами. Но он сам доказал, что при всей нашей осторожности дом, в котором живут люди, небезопасен для молодого любознательного шимпанзе. Однажды, вернувшись с Уильямом после дневной прогулки, мы с Хетер занялись приготовлением ужина для животных. Я уже подходила к загону, чтобы покормить Бэмби и Буфула, как вдруг услышала, что меня зовет Хетер. Прибежав на кухню, я обнаружила, что Уильям хлебнул керосина, который наш повар Абу оставил в бутылке из-под лимонада возле плиты. Никто не знал, сколько керосина было в бутылке и сколько удалось отпить Уильяму. Вкус его был, должно быть, настолько противен, что Уильям мог сделать самое большее глотка два. Однако бутылка была наполовину пуста, а лежащая рядом с ней промокшая бумажная затычка красноречиво свидетельствовала, что до его прихода она была полной. От Уильяма ужасающе несло керосином, и через некоторое время он уже ковылял к кушетке. Выглядел он действительно очень больным.

В тот день ветеринарный отдел уже закончил свою работу, а Уильяму становилось все хуже. Мне уже казалось, что он умирает. Тогда я решила позвонить нашему другу доктору. Он сразу же вызвался приехать и осмотреть Уильяма. В ожидании его я носила беспомощного шимпанзенка на руках и баюкала его. Иногда он с трудом открывал глаза, смотрел на меня, потом хватал мою рубашку и зажимал ее в кулачках, а тело его сотрясалось, как от приступов сильной боли.

Наконец приехал доктор. Его поведение и заверения в том, что все будет в порядке, успокоили нас. Он посоветовал давать Уильяму как можно больше чая с молоком, но осуществить его рекомендации было довольно трудно. Уильям не хотел даже глядеть на стакан, и мне удалось влить в него немного жидкости только с помощью детского рожка, который он нехотя взял в рот. Эту ночь Уильям провел на кушетке, укрытый толстым полотенцем. Я оставалась возле него. Постепенно он погрузился в сон.

Под утро я тоже задремала. В 5.30 меня разбудила Хетер, пришедшая посмотреть, как себя чувствует Уильям. Он зашевелился, сел, потянулся за рожком, стоявшим на столе возле нас, и стал жадно сосать его. Я почувствовала огромное облегчение. Если не считать легкого запаха керосина, Уильям выглядел, на удивление, здоровым. Тот, кто не видел его накануне вечером, никогда бы не заподозрил, что ему было так плохо. Но этот случай заставил нас всерьез задуматься о будущем Уильяма.

Если бы не одно происшествие, мы вряд ли сумели бы найти решение этой проблемы. Мы обнаружили водосборную зону Абуко, расположенную в трех километрах от Юндумской станции. Зона эта находилась в стороне от главной дороги и была со всех сторон окружена изгородью, частично заросшей густой растительностью. В самом близком к дороге месте за загородкой стояли насосная станция. На воротах висела большая вывеска: «Вход только по служебной необходимости». Поскольку ни у кого из нас не возникало никакой надобности, хотя бы отдаленно напоминающей служебную, мы сотни раз проходили мимо ворот, даже не пытаясь заглянуть туда. Так продолжалось бы и по сей день, если бы однажды, в начале 1968 года, к отцу не пришел Калилу, крестьянин из соседней деревни Ламин. Он рассказал, что на его свиней напал леопард, и в качестве доказательства предложил посмотреть остатки одного из убитых хищником животных.

В тот же день мы поехали в Ламин. От дома Калилу мы прошли с полкилометра до водосборной зоны, потом еще несколько сотен метров вдоль забора. Наконец Калилу остановился, встал на четвереньки и пролез в большую дыру у основания изгороди.

Во многих отношениях я могу сравнить эту дыру с Зазеркальем Алисы, так как за ней мы обнаружили чудесный мир, о существовании которого и не подозревали. С каждым шагом мы все больше восхищались тем, что видели. Из привычной саванны мы попали в прохладную атмосферу влажного тропического леса. Чем дальше мы шли, тем более загадочным становилось все вокруг. Это напоминало мне лес возле аэропорта, только здешняя растительность была, пожалуй, еще пышнее. Высокие стволы были обвиты лианами, лозы которых образовывали причудливые переплетения на фоне голубого неба в просветах между деревьями. Когда же мы подошли к остаткам свиньи, которая, очевидно, уже давно лежала здесь и потому была почти неузнаваема, отец с трудом вспомнил о цели нашего путешествия. Он повернулся к горевавшему Калилу и сказал, что ничего не сможет поделать с леопардом, поскольку свиньи находились в запретной водосборной зоне. Если бы леопард напал на них в деревне, тогда другое дело. Жалоба Калилу по поводу убитых свиней на самом деле была попросту предлогом. Поселившийся в Абуко леопард мешал местным жителям охотиться там по ночам, собирать пальмовый сок для изготовления вина или рубить деревья на топливо.