Шифр Шекспира - [37]

Если не считать витрин, в магазине все было по-старому, как в день моего отъезда. Я протиснулась вглубь, к секции литературных памятников. Посередине стоял стеллаж, посвященный Шекспиру. Я остановилась перед ним, пробежала пальцем по корешкам, задумавшись о своем.

Еще пятнадцать минут назад мне казалось, что ниточка с Чемберсом каким-то образом объяснит, почему Роз упомянула magnum opus тысяча шестьсот двадцать третьего года, то есть первое фолио. Однако Чемберс указал на «Карденио», тогда как фолио уводило совсем в другом направлении. Точнее, увели фолио, если Мэттью не врал.

Я не знала — плакать мне или радоваться? По крайней мере книги не сгорели по листику. Стало быть, гад, который гонялся за мной по библиотеке, забрал их с собой. Значит, они ему нужны, притом очень. Интересно — зачем?

Верно, и письмо, и фолио в конце концов указывали на одно: рукопись Шекспира, которая, если повезет, все еще где- то таится под густыми наслоениями пыли.

Знает ли убийца, что ищет? Возможно, нет, раз так торопится заглянуть во все фолио — одно, второе и даже третье — у Роз в кабинете. Хотя вряд ли: какой-то план у него должен быть. Просто так воровать из кладезей «Глобуса» и «Уайденера», заметая следы поджогами, никто не станет.

Как ни мерзко было признать, убийца лучше меня знал, что делает. У меня не было ни единой подсказки, ведущей к пресловутому magnum opus.

С другой стороны, было письмо о «Карденио». Которое осталось в «Хьютоне».

Боже, я так драпала из библиотеки, что забыла даже злосчастный «Елизаветинский театр» Чемберса! Только бы Бен его забрал…

Я без конца оглядывалась по сторонам, смотрела в окна, выходящие на улицу. Где же он? Почему так долго не идет?

Ладно, Бен все-таки не ученый. Откуда ему знать, как копируют документы, что надо бережно сохранять все до единой ошибки и лишней запятой, перебарывая себя? Мне нужны были не только слова Гренуилла, но и его описки, и стилистика — те самые мелкие несуразности, которые неосознанно сглаживаются при чтении, бледные следы, ведущие нас к пониманию жизни и характера писателя.

Я вздохнула. Пока что в моем распоряжении были только три клочка информации с ярлычками «Джереми Гренуилл», «Фрэнсис Чайлд» и «переводное издание "Дон Кихота"». Не требовалось много ума, чтобы представить себе английскую пьесу, втиснутую между страниц переводной книги и потерянную «вскоре после создания», спрятанную и забытую где-нибудь в каминной трубе, на чердаке или под полом, а может, под камнем посреди вересковой пустоши. Если я запомнила правильно, речь Гренуилла была типично английской.

Однако тот факт, что писал он профессору Чайлду, оспаривал эти предположения с упорством Атласа, подпирающего небесный свод. Находись Гренуилл в Англии или даже в Европе, связаться с ученым было бы проще и быстрее; а писать о долгом морском путешествии вообще не было бы смысла.

Особенно если они оба были англичанами. Нет, он определенно сделал свое открытие в этом полушарии.

Я напрягла мозги. В письме должны были таиться и другие подсказки — более тонкие, непрямые. Я всего дважды прочла злосчастный листок, да еще наспех. Фактически по диагонали.

Мне нужно было рассмотреть его снова. Где же Бен?

В конце шекспировского стеллажа я остановилась. Пухлый томик в бумажной обложке сам лег мне в руку, качнувшись под собственным весом. Переиздание первого фолио. Точно такое было у Роз в кабинете — и после исчезло, как исчезли оригиналы из «Уайденера» и театра «Глобус».

Я взяла книгу и пролистала страницы. На полях не было ни точки.

— Снова яковианский magnum opus?

Я резко обернулась. Сзади стоял Бен, ухмыляясь, как чертов Чеширский кот. В руке у него были том Чемберса и мой блокнот с желтыми страницами.

Я успокоилась и в то же время вскипела.

— Письмо переписал?

Он вручил мне блокнот. Я раскрыла обложку.

Там ничего не было.

15

Я подняла глаза, чувствуя, как свирепею.

— Ты же сказал…

— Спокойствие. — Бен взял у меня блокнот и пошелестел страницами. Оттуда выпал какой-то листок. Бумага была белой, мелко исписанной выцветшими синими чернилами. Я моргнула, переваривая в голове увиденное.

— Да ведь это оригинал!

Бен ухмыльнулся:

— Взял почитать на дом.

— Ты что, спятил? — выпалила я бешеным шепотом. — Из «Хьютона» ничего нельзя выносить!

Гарвард был неумолим в отношении библиотечных правил. Как-то ночью, лет за десять до Войны за независимость, когда в колледже была только одна библиотека и держать книги дома строжайше запрещалось, не то от чадящей лампы, не то от каминной искры, упавшей на стопку бумаги или на ковер, — точно не выяснили, — начался пожар. Доподлинно установили лишь то, что ревущий норд-ост вскоре раздул из огонька могучее пламя, которое втихомолку поглотило всю библиотеку, а на прощание завалил ее мокрым снегом.

Холодным утром, на рассвете, президент колледжа, преподобный Эдвард Холиуок, заложив руки за спину, стоически, как Иов, обозревал пожарище: «Господь дал, Господь и взял; да будет благословенно имя Господне!» По преданию, к нему, шлепая по серой от пепла слякоти, подбежал студент, желая утешить старика — вернуть стянутую накануне книгу. По злой прихоти судьбы, этот том стал единственным напоминанием о всех тех, которые Джон Гарвард подарил колледжу веком раньше, вместе с именем.