Шествовать. Прихватить рог… - [27]

Два железных мотоциклиста с моделями космических спутников в лунках для головы, возможно, из планетария, мчались по рампе кварталов, развозя засыпающим этажам — назидательную звукопись стрельбищ, или марафоны весенних тракторов, ревущие джунгли, обстреливаемые диким плодом, пугали мобилизацией и, перекликаясь друг с другом — криком «Тарзан», и разбойными соловьем и гусем, вдохновенно исполняли фигуры и виражи, заносясь меж фустами зноя и света.

— Признайте, Мар-р-ра, вам сделали порядочное подношение, чтоб вы прикрыли двоих — на вечерок, — кричал спящий брат Сильвестр. — От кого? От жизни одушевленной! Если парочка — не персонифицированные Любовь и Вера. Или вампирствующие Честь и Совесть. Я, впрочем, полагаю, что вас посетили ангелы. Отряжены на вопль Содомский и Гоморрский и встали лицом — с идолопоклонством, порочными связями, мздоимством — плюс опустошающая зависть к чужому аппетиту… И все — в вашем доме! Теперь ждите Огонь и Серу.

— Но вы спешите, поскольку — спешите, дать себя — не только в проворстве, но в порывах чувствительных и, подхватив капитана, любезно экспедируете его — к порту приписки, — объявлял темный охотник. — Время, конечно, непрозрачное, народные машины-гиганты — на неведомых дорожках, но — чу! Озарение! Бросающее вас — наперегрыз проезжей части, чтобы выхватить из скудеющей — малую единицу.

Дальняя мостовая саднила неразличимостью — золотым песком встречных фар, а ближняя мостовая дробилась на красные кляксы, брызнувшие с бамперов ускользающих, на земляничные поляны. Под чьим-то жигулевским подолом, оседлав выхлопную трубу, качался пластмассовый кулак и, выпростав из букета средний палец, маячил им — догоняющим.

— Малую с шашкой или малую с синим фонарем? — спрашивала быстроногая Мара. — Синий период сносит кричащего — к стылым приемным… Холодно, говорит огородник, кутаясь в привставшую дыбом душегрейку, вода надежд стоит меж ветвями и не может войти в землю. Я не забыла посвятить вас — в мое стеснение? — спрашивала Мара. — В прыжках, крючках, в билетах на такси. Даже — в счислении потерь, если на грядущей секунде не сведу променад в… назовем манящую секцию дороги — пункт Б. В конце концов, помогите капитану консервативными методами. Научите концентрироваться…

Сосредоточенный пешеход с надписью на футболке «ВЫ СМЕШНЫ» проносил в тигле души разговор — тайный и беспринципно длинный, но неаккуратно расплескивал, то и дело надменно возглашая:

— Бесспорно, бесспорно… — и фыркал и смеялся монотонно картавой уткой.

— Мара, открыть вам, зачем пикнические Милосердие и Справедливость меняли посуды? — и неуместный брат подпускал в сон тонкую усмешку всеведущих. — В стенах рассеяния моих знаний и опыта одна просветительница тоже любит дарить коллегам — полое. Чаши — для не брезгующих рождаться по тридцать и сорок раз. Поддержка трудолюбия — питием размокших писем от любящих чая и кофе. Самое ужасное — разочаровываться в подарках… Исследовательница, несомненно, помнит, кому какая чаша придана ее толчковой рукой и в чьем златом ободке повис — странный призрак абсента, хотя на картинке коллектив цедил полезный зеленый чай! Пусть не ориентируется на классиков наблюдения, не продвигает свои пометы, но… органика? Вы переходите в чужой дискурс… в повествование — непристойно предсказуемо, вздето на крючья басни! Кто-то правит входящие в вас приборы — в заедающий орнамент, в геометрию знойных республик… Едва я подозреваю, что хлебопродавцы начинают узнавать меня, я сразу меняю булочную. Или прима университетской трапезной вдруг улыбается мне с раздачи и сладко интересуется: а вам, как всегда, бройлерную ножку? — значит, я приглашаю к себе на блюдо анемичный сырник, а назавтра обедаю в сестринской зале. Где всякое мое решение пополудни — оригинально, где я — не избит!

— Вовремя мыть за собой чашки! — бросала на ходу быстроногая Мара. — Ставить зубы со свежей береговой линией, менять одежды и букет волос, не повторяясь в соцветиях, инициировать переходность смысла жизни и цифр, когда диктуешь свой адрес…

— Невозможно! Чуть соберешься — и уже угадал в соседнее мгновение, удостоверенное иным каноном, не менее поощрительным, точнее, взыскует — другого уровня самосожжения, а некто со старыми индексами давно ушмыгнул дворами.

— Да, да, расселась вязь времен… Ломать календарь игр, переносить сроки посева, путать последовательность действий, — на ходу говорила Мара. — Расплылась вязь знамен… И в награду вы получаете вторую жизнь! По крайней мере в конце первой — вас никто не узнает.

— Мара, каким лотом вы замеряете время? Вечной темой или троллейбусным маршрутом? — спрашивал брат Сильвестр. — А у меня кружил тополиный снег минут, шествовала матрона-колоннада с гранитным сердцем и с выводком несгибаемых дев. Нарядные дети возвращались из объятий фруктовых деревьев… взводя по курсу — курки игрушек и срывая с них стебли рук и лап… Шла цыплячья группа одуванчиков — интернатские оторви да сдунь, сданы — в прогулки по земле. Проходили туристы, и на стеллажах их тел, во всех секретных ящичках и в пристройках лоснились, цеплялись, змеились неживые сущности, каковые — брось их — опупеют с тоски. В меня вперились горящие любопытством звезды — я насчитал три тысячи. Чинно провлачилась аптека, роняя то очки и черный нарукавник с давлением, то скачущие пилюли и бандаж, но решительно не замечая… Шел едок газетных полос и глотал правду за правдой, наклонив репортажи — к светлому западу неба, а ветер услужливее библиотекаря торопил за шиворот — вечерние новости, вообразившие себя парусами. Процвели снежноягодник и ракитник. Мчались сто машин и шелестели предчувствия гражданской войны в Испании. Гуляли собаку-медведь — чау-чау в маленьком черном платье. Я заметил и собаку-голод, тоже кустистую. Занеся в кусты раззяву-пасть и пряча в ягодах глаза, зверь силился разгрызть что-то несъедобное, но очень значимое. Над крышами летели художник и его полукружевная подруга…