Шествие в пасмурный день - [90]

— Полагаю, вы ошибаетесь. Я успел лишь в общих чертах ознакомиться с дневником Наоми, но и этого достаточно, чтобы понять, как она верила вам и что вы отвечали ей тем же. Прежде я скептически относился к разговорам о чувстве солидарности людей, преодолевающих различие во взглядах, но, прожив здесь довольно долго, я оценил величие простого народа, — величие, которое невозможно описать в книгах… Мы все попали в общую беду и поэтому должны действовать сообща, ибо всех нас объединяет одно — то, что мы люди.

— Я вела себя как лицемерка: в глубине души, как и Акияма из нашего колледжа, считала отца Наоми антипатриотом и в то же время пыталась защитить Наоми. Я с самого начала не заслуживала того, чтобы считать себя ее подругой.

— Вы слишком суровы к себе. Для вашего возраста вполне естественно считать профессора Нива антипатриотом. Вашей личной вины здесь нет. Меня поражает другое— то, что в нынешние времена еще есть такие все понимающие девушки, как вы. Было бы неудивительно, если бы вы воспитывались в той же среде, что и Наоми, но, судя по ее дневнику; вы и в колледже считались образцовой ученицей.

— Мне хотелось, чтобы Наоми думала обо мне лучше, чем я есть на самом деле. Я и теперь, беседуя с вами, хочу казаться лучше, чем я есть, хотя совершенно не заслуживаю того, чтобы разговаривать с вами на равных.

— Вы ошибаетесь! А теперь послушайте, что я вам скажу. Последнее время я все чаще думаю о том, что для обыкновенного человека война нечто вроде бури. Она налетает независимо от нашей воли, разносит в щепки всю нашу жизнь и в один прекрасный день уносится прочь. И хотя каждый из нас, отдельных представителей народа, так или иначе участвует в войне, начинаем и кончаем ее не мы. И я,и вы одинаково вовлечены в этот коварный замысел. Но я прожил значительно дольше, чем вы, и имел время, чтобы воспитать свою волю и выработать собственную точку зрения. Вы же на это времени не имели. Но истинный характер войны, который я познал из книг, вы теперь познаете на собственном опыте, и это заставляет вас задумываться и ощупью искать свой путь. И именно такая, как есть, вы наилучшая подруга для Наоми.

— Благодарю вас, вы утешили меня. Но теперь уже все равно. Все кончилось. Наоми уже нет на этом свете, и я исполнила свой последний долг — привезла вам тетради матери Наоми. Решение мною принято.

— Какое решение?

— Как японка, я намерена разделить судьбу народа и бороться до конца.

— Странно. Ведь вы все так хорошо понимаете. По-моему, война скоро кончится. Вы, наверно, верите в войну ради справедливости, но не бывает в природе войн лишь за чистую идею. В конечном счете войны ведутся за утверждение могущества, за экономическое господство. До тех пор пока тяготы войны испытывает только народ, не смолкают призывы к священной войне до победного конца, до последнего японца. Но когда возникнет угроза самому существованию императорского дома и государства, на которые опираются те, кто развязал войну, они сразу ее прекратят. Поймите, Оидзуми, скоро войне конец. А вы представляете, сколько после войны предстоит работы таким талантливым молодым людям, как вы?

— Вы способны думать о том, что будет после войны. Я этого не могу. С детских лет я писала солдатам на фронт письма, призывала отдать все силы на борьбу с врагом, обещала, что и мы в тылу будем бороться за победу. Я и теперь каждый день работаю на заводе, считая, что тем самым помогаю родине победить в войне. Не знаю, насколько способствуют победе радиолампы, которые я запаиваю, но я не имею права покинуть сейчас свой пост. Для меня есть один путь — тот, в который я верила до сих пор и буду верить до конца.

— Я знаю, кто заставил вас поверить в это, и понимаю, что виноваты не вы, а подлецы, внушившие вам подобные мысли. Но они-то никогда по собственной воле не согласятся принять вину на себя. И поверьте, если им понадобится, они в любой момент со спокойной совестью предадут вас.

— Этого не может быть. Те, кто стоит над нами, никогда не предадут народ. Я в это никогда не поверю.

Милая Наоми!

Мое предыдущее письмо, наверно, так до тебя и не дошло. Видно, бомбежки не щадят не только людей, но и письма. Я все еще болею, но продолжаю ходить на завод. Однако в субботу к вечеру подскакивает температура, и все воскресенье я не поднимаюсь с постели. По-прежнему мучит кашель. Понимаю, что ты вынуждена ухаживать за больной матерью и повидаться мы можем лишь в том случае, если приду к тебе я, но, к сожалению, ничего пока не получается. Прости меня. И все же надеюсь в следующее воскресенье тебя навестить.

Перечитала твое последнее письмо и просто не знаю, что тебе ответить. Никакие слова сочувствия не смогут облегчить твои переживания. Я тоже пережила сильное потрясение, хотя, конечно, его не сравнить с твоим. Еще раз прочитала «Семью Тибо», особенно внимательно «Лето 1914 года'», и долго думала о том, что же представляют собой антивоенные идеи, которые, рискуя жизнью, защищали Жак Тибо и твой отец. К примеру я, не щадя себя, борюсь за победу в священной войне. И в то же время другие, рискуя жизнью, ведут борьбу против войны. Как это может быть — мне непонятно. Это мучительное противоречие не дает мне покоя. Если такая совсем еще юная девушка, как ты, поклялась отомстить за отца, то мне, старшей по возрасту, следовало бы отговорить тебя от этой затеи. Но я не способна это сделать. Сила твоего гнева убеждает меня в его справедливости. И я просто в отчаянии из-за неопределенности собственной позиции.