Шествие в пасмурный день - [6]

Запуская пальцы в рыхлую, хорошо вскопанную землю, мать нащупывала «куколку» и осторожно, чтобы не повредить корни, вытаскивала ее. Ей было довольно набрать штук десять. Работа не тяжелая, не то что копать мотыгой, но выбирать клубни по одному отнимало немало времени. Со стороны Хоммёгавы поле обдавал влажный морской ветерок, и в утренние часы здесь было прохладно. Жара наступала к полудню, когда солнце вставало над головой. Отливавшие красным цветом листья батата поникали, от земли поднимались испарения, и по телу начинал струиться пот. Сестренке — всего лишь школьнице четвертого класса — надоело выкапывать батат, и она стала звать мать домой, дергая ее за шаровары. Мать непроизвольно взглянула на часы. Ее хромированные часы — до войны корпус у них был золотым — показывали одиннадцать. Взяв в руку бамбуковую корзину с бататами, она поднялась. В это время гладь воды Хоммёгавы на мгновение ярко вспыхнула, а небо со стороны Кикидзу залил белый свет.

— Мама, что-то сверкнуло! — вскрикнула сестра. Блеск был не как у молнии — резко прочерчивающий зигзаг, — а такой, словно зажглась ракета и тут же погасла.

Хотя небо над Исахая было безоблачное и ярко светило солнце, горы и река мгновенно побелели от ослепительной вспышки, более сильной, чем свет полуденного солнца. Раздался тяжелый грохот взрыва, отдавшийся во всем теле, и в следующий миг в лицо матери ударил мощный порыв ветра. Листья батата пригнулись к земле, затем вывернулись, обнажив беловатую изнанку, и снова устремились вверх.

Мать, крепко вцепившись в корзинку, схватила за руку сестренку и бросилась бежать по меже. Несомненно, бомбили Кикидзу. Такой силы взрывная волна и мощный подземный гул — уж наверняка не дальше, чем в Окуса. Когда они сбегали вниз с холма, мать взглянула на солнце. Небо пылало киноварью, и в нем, как мухи, кружились какие-то черные точки. Гора в Кикидзу была окутана красно-черным облаком, которое постепенно вспухало и росло.

— Беги скорее и скажи дяде, что на Кикидзу, кажется, сбросили бомбу.

В Кикидзу жил мой двоюродный брат — сын дяди по материнской линии. Он только что поступил в медицинский институт в Нагасаки. Кикидзу был тихим поселком между морем и горами. Горы, стоявшие чуть в отдалении от морского побережья, были сплошь покрыты мандариновыми рощами. Подходящее место для занятий. В этом поселке брат снимал комнату и каждый день ездил в институт.

Мать выбралась на шоссе. Там, напуганные вспышкой, что-то кричали, показывая на небо, местные жители. В небе столбом поднималось огромное облако. Нижняя часть его пылала багровым заревом.

— Что это там? — спросила мать мужчину средних лет в металлической каске, показывая на облако.

— Непонятно. Что-то жуткое, — ответил он, не отрывая взгляда от облака.

— Похоже, в Кикидзу горит, — проговорил крестьянин с мотыгой на плече.

Никто и вообразить не мог, что бомбу сбросили на Нагасаки и пожар виден с расстояния в двадцать пять километров…

Во второй половине дня сестренка, игравшая на полевой меже, прибежала домой.

— Смотри, что упало с неба, — показала она матери лоскуток шелкового крепа с узором из цветов глицинии.

Это был, видимо, кусок женского кимоно. По краю разорванной с силой ткани свисали закрученные нити. Поверить, что с неба падали лоскуты шелка, было невозможно, поэтому слова сестренки мать пропустила мимо ушей.

— И газетные обрывки с Кикидзу прилетели, — размахивая бумагой, сказала сестра матери, заметив, что та почему-то не удивляется. — И это вот тоже сверху упало. — Она протянула обломок палки длиной сантиметров тридцать. Мать взяла его в руки — это оказалась часть деревянной рамки для картины. В одном месте на лакированной поверхности сохранились написанные тушью иероглифы: «Нагасаки». Другой конец обломка обуглился до коричневого цвета. Кроме того, там проступала еще какая-то надпись: то ли «Фотография на память», то ли дата.

И шелк, и обломок деревянной рамки, подобранные сестрой, прилетели из Нагасаки. Этот лоскут узорчатой ткани был принесен силой взрывной волны. Он пролетел по небу целых двадцать пять километров. Какая женщина носила это кимоно, по каким улицам она в нем ходила?

В полукилометре от эпицентра скорость взрывной волны достигала трехсот шестидесяти метров в секунду, то есть превышала скорость звука. Как известно, в природе скорость ветра не превышает семидесяти метров в секунду; даже во время тайфуна в заливе Исэ в Нагоя она достигала всего лишь сорока пяти метров. Если же ветер ударит человека со скоростью триста шестьдесят метров, то его просто разорвет на куски. Сила взрывной волны была измерена зондом, спущенным с наблюдательного самолета.

Черный дождь, прозванный «дождем смерти», начавшийся после взрыва атомной бомбы, выпал и в Исахая. Он содержал большую дозу радиации. Когда мать мыла у колодца «куколки» батата, капли этого дождя упали ей на руки и шею. Он походил скорее на туманную изморось, чем на дождь. Она сеялась в течение двух-трех часов после взрыва.

Только после войны забили тревогу: «Дождь смерти! Черный дождь!..» А тогда эта странная, оставляющая черные пятна изморось хотя и вызывала какое-то неприятное чувство, но никто особенно не обратил на нее внимания. Моя мать тоже не придала значения каплям, упавшим на выстиранное белье. Белье она сложила и убрала в шкаф.