Шествие императрицы, или Ворота в Византию - [127]

Говоря откровенно, это было некое рабство. И государыня была с ним доверительна, что было весьма лестно, ибо он чувствовал себя на недосягаемой высоте, хотя он владел сокровенными тайнами, иной раз недоступными первым лицам империи, все-таки был невольник.

Желал ли он освободиться, скинуть свое ярмо? Редко-редко. Любочестие всегда побеждало. Добровольно пасть вниз с той высоты, на коей он пребывал? Ни в коем случае! Все готов был стерпеть — унижение, разносы, даже пощечины, лишь бы быть при ее величестве императрице и глядеть на остальных сверху вниз. Про себя, внутри себя, случалось, бунтовал, да. И бунт этот внутри его и гаснул, так и не вырвавшись наружу.

Государыня порешила остановиться в Коломенском, там же должны пребывать их высочества великие князья Александр десяти лет, еще, разумеется, не ведавший о своей великой судьбе, о том, что его ждет корона, что он, победитель Наполеона, перед которым трепетала вся Европа, будет поименован Благословенным; и младший Константин, в будущем личность вполне бесцветная, несостоявшийся император несостоявшейся новой Византийской империи либо хоть даже Дакии, в которую вошли бы Молдавия и Валахия.

Екатерина любила Коломенское, нередко останавливалась там. Приказав разобрать обветшавший деревянный дворец царя Алексея Михайловича, сооружение весьма затейливое, чудо, можно сказать, плотницкого искусства, она повелела построить на его месте четырехэтажный дворец: два первых этажа каменных, два верхних деревянных.

— Александр Васильич, приготовь-ка все о Коломенском, — сказала за завтраком, — дабы внуки доподлинно знали про славу его.

Легко сказать — приготовь. Благо был запаслив и загодя расчислил, где будет остановка. Слава здесь была. Стоял в Коломенском князь Дмитрий Донской после одоления татар на Куликовом поле, сказывают, и храм велел возвести во имя Георгия Победоносца, да только не уцелел он. Облюбовал место это великий князь Московский Василий III Иванович, обороняя православных от нашествия татар крымского хана. Живал здесь царь Иван Грозный, выстроил Потешный дворец, пошел отсюда Казань воевать. Великий Петр провел здесь свои детские годы, да и потом любил сюда наезжать…

Но истинное чудо — храм Вознесения: вельми дивен высотою, красою и светлостию.

«Поглядят, и ежели в них душа трепетна, то станут восхищаться, а ежели еще по-мальчишески пустопорожня, то государыня изволит втолковать, — решил он. — Небось подросли, осмыслились».

Он виделся с ними в Царском Селе и не разделял восторгов их царственной бабки, находившей особенно старшего, ее любимца, необыкновенным ребенком. Ничего необыкновенного он в нем не видел. Правда, в их играх и занятиях он не участвовал, меж тем как ее величество изволила резвиться с мальчиками и впадать в детство: играла с ними в горелки, в жгуты и в прятки.

Мелькали деревни, поля, перелески. Все было покрыто зеленью, которая скрашивала убогость крестьянского жилья. Убогость эта казалась даже картинной, декоративной, особенно тогда, когда взор не успевал задержаться. Близость большого города уже чувствовалась: он притягивал к себе деревеньки и села, они теснились, нежилых пространств становилось все меньше.

И вот они — врата, ведущие в Коломенское. Ветер пробегает по деревам, колышет ветками — приветно. Аллея разбегается в стороны. И вот он — дворец. И дивная церковь Вознесения, вознесенная в небо трудами безымянных зодчих и каменных дел мастеров.

Тишина и покой остаются ненарушимы. Государыня распорядилась весь обоз с челядинцами расквартировать в селе Коломенском — оно осталось за вратами.

А высокородные мальчики за щитом гувернеров и нянек уже топочутся у крыльца — ждут.

— Ее величество бабушка приехала! Бабушка, бабушка! Ура! — радуются совсем по-детски, бросаются к карете, повисают на государыне. Этикет нарушен, благолепие нарушено. Свита несколько шокирована. А ее величество — нет. Она поочередно обнимает и целует внуков. И они в обнимку направляются в покои.

— Ну, рассказывайте, как вы без меня жили? — обращается она к ним. — Ты, Сашенька, старший, тебе и первое слово.

— Скушно жили, — морщась, отвечает мальчик, — без вашего величества скушно.

— Бабушкинского величества, — вставляет Костя, и Екатерина смеется.

— А с кем вы играли?

— С Голицыным и Рибопьером. Но они скушные.

— Без вашего величества бабушки, — опять вставил Костя.

— Нам не разрешали шалить, — пожаловался Саша. — Мы говорили: ее величество бабушка любит, когда мы шалим, а нам отвечали, что ваше величество может все любить и разрешать в своем присутствии, а когда вас нет, то возбраняется.

Екатерина снова смеется. От этой детской болтовни повеяло домовитостью и уютом. И той добродушной искренностью чувств, недостаток которой она постоянно ощущала.

— Мы пробудем тут несколько дней, а потом поедем домой, — говорит она.

«Домой»! У нее невольно вырвалось это. «Домой» — означало Царское Село, в крайности Зимний дворец.

— А мсье Лагарп говорит, что у нас всюду дом, где бы мы ни находились, потому что мы царствующая фамилия, — выпаливает Саша.

— Он по-своему прав. Но все-таки, мальчики мои, рассудите сами, где вам лучше всего. — Улыбка не сходит с лица Екатерины, она довольна, а может быть, и счастлива.