Шествие динозавров - [35]

— Над каждым из нас — своя высшая воля, — сказал я уклончиво.

— И она велит тебе посещать меня? — осторожно спросила Оанууг.

Я кивнул.

— Почему же ты смеешься над моим предназначением?

— Вовсе нет! — воскликнул я. — Всякое предназначение священно. Не хватало еще, чтобы я чем-то оскорбил тебя. Да с чего ты это взяла?!

— Но ведь я — женщина, — промолвила она удивленно. — А ты ведешь себя так, словно я — человек. Мое предназначение не в этом… Быть может, ты, ниллган, не знаешь, как обращаться с женщиной?

— Я бы так не утверждал…

Не отрывая от меня горящих морской синевой глаз, она медленно распустила тесемки своего наряда. Грубая ткань сползла по ее смуглым бедрам на землю.

— Не смейся больше надо мной, — стыдливо сказала Оанууг, дочь гончара.

21

…падаю в лифте сквозь бессчетные этажи «Саратова-12». Где, на каком из них покидаю кабину — не ведомо. По указателям нахожу платформу магнара. Вокруг ни души. Это мне на руку. Без единого звука из темноты туннеля выныривает акулий нос ярко освещенного изнутри вагона. С шорохом распахиваются створки дверей, зазывают, заманивают. Одолев некоторое борение чувства с долгом, переступаю заботливо скругленный порожек.

Я — беглец. Возможно, меня ищут, Не исключено, что с собаками. За все время не видел тут ни одной собаки. Вымерли, заодно с крысами?. Я удрал из лаборатории. Наплевал на очередной сеанс гипнопедии. Пропустил семинары. Наклал три кучи вонючи на их дела.

В вагоне тоже никого. Заботливый голос негромко объявляет остановки. Как в старом добром метро. Куда я еду? Зачем? И что я могу сделать в этом мире один… Бунтовщик из меня — как из рыбы летчик. Я не в состоянии раздобыть себе даже куска хлеба, тем более с маслом. Я даже не знаю, кого взять за лацканы и потребовать, чтобы меня вернули домой.

Кусая губы от унижения, выхожу на неведомой станции с диковинным названием «Архетип». Бреду по безлюдному перрону, следуя светящимся стрелкам, на которых монотонно повторяется это совершенно неуместное здесь слово.

И лбом упираюсь в бронированную стену.

От пола до потолка, из конца в конец, в мощных, рассчитанных на динозавра заклепках. Бестолково шарю по ней в поисках защелки. Какая, к черту, защелка? У них и замков-то отродясь не было…

Случайно натыкаюсь на запертое окошко. Как на наших контрольно-пропускных пунктах. Стучусь. Ни малейшей реакции. Понемногу меня начинает пробирать озноб. Мне здесь не нравится. То есть, мне вообще не нравится в моем будущем, ничегошеньки я в нем не понимаю, но перед этим нелепым железным занавесом мне делается попросту жутко. Бью кулаком в оконную створку. Она с лязгом откидывается.

В лицо мне вонзается струя ледяного воздуха. А если быть точным, невыносимого зловония. Концентрированные выхлопные газы в сочетании с полусгнившей падалью и застарелым дерьмом. Зажимая нос, приникаю к окошку, до боли в глазах вглядываюсь в клубы тумана по ту сторону стены.

Корявые, изломанные скелеты, не похожие ни на что на свете. Скульптура в стиле «авангард»? А может быть, деревья? Заповедник живой природы над могильником отходов ядерной энергетики, экологически самой чистой в мире? Или мы всю планету превратили в могильник?.

Я скребу пальцами по металлу, пытаясь зацепить створку и вернуть ее на место. Она не дается, а вонь заволакивает платформу, вышибает слезу, разъедает слизистую оболочку, еще минута такого балдежа — и я уйду в отруб.

Но, будто смилостивившись, створка сама по себе закрывается.

Что, что стряслось с нашим миром?! Или это уже не наш мир? Господи, дай мне силы не задавать вопросов, ибо я страшусь выслушать ответ!.

22

Я сел на травку, откинул капюшон жреческого балахона, подставив лицо жарким лучам полуденного солнца. Отвязал меч и положил рядом. Вургр не последовал моему примеру. Он продолжал торчать сбоку и чуть поодаль серым огородным пугалом, раскорячив тощие руки. Словно ждал подвоха. Например, что я вдруг ни с того ни с сего наброшусь.

— Очень нужно… — пробормотал я.

— Зачем мы здесь? — осторожно спросил вургр.

— Свежий воздух. Зеленая травка. Полное успокоение для души.

— Разве у ниллганов есть душа? — хмыкнул он. — Конечно же, нет. Я пошутил.

Вургр осторожно подобрал под себя ноги и угнездился на почтительном расстоянии. Это он в гончарне, при Оанууг, мог хорохориться. Оставаться наедине со мной было ему не по сердцу.

— Я не люблю всего этого, — сказал он. — От свежего воздуха у меня кружится голова. Отвык, наверное. Раньше мог спать на голой земле, укрывшись какой-нибудь шкурой. Теперь мне спокойнее зарыться в звериную нору. Я открою тебе секрет. Запомни, еще пригодится — я у тебя не последний вургр. Ночью мы беспомощны, как дети. Чтобы найти жертву, нам нужно вылезть из норы, войти в город, долго рыскать по его улицам. И все это время — на открытом воздухе. От этого разламывается голова, плавятся и каплют из ушей остатки мозгов. Если бы дозорные не трусили, ни один человек не погиб бы от рук вургра… И солнце я ненавижу. От его света у меня чешется тело.

Я покосился на его серое лицо в обрамлении добротной, ухоженной бороды. И в самом деле, по меньшей мере полгода этой кожи не касались прямые солнечные лучи.