Шестой моряк - [10]

   Но другой случай мне вряд ли представится.

   Может быть, делясь своей памятью, наконец я научусь забывать...

  — Вот, послушай, — начинаю я. — Давным-давно, в одном из прежних миров, кажется — даже в самом первом, жил король, которого звали Гумаукт. Мы же назовем его Гумаукт Третий, поскольку отец его был Гумаукт, и дед его тоже был Гумаукт. На самом-то деле королем его никто не величал, потому что он был не человек, и вообще не сходен был ни с чем, что вы, люди, можете себе вообразить, а властный титул его звучал как «Глаз Вихря». И у него была дочь, которую звали, естественно, Гумаукта. Дочь была совсем юная, а окружали ее большие, грубые и громогласные существа, которым некогда было с ней возиться. Даже отцу не было до нее дела. Целыми днями... хотя и дней-то в ту пору, можно сказать, и не было... крошка Гумаукта была предоставлена самой себе. И был при дворе... если это  можно было считать двором... некто, кого вы, люди, наверняка называли бы колдуном. В том мире все по вашим меркам были могущественными колдунами, но этого за его безмерную магическую силу почитал даже король Гумаукт Третий. Имя колдуну было Гумаульф... ты можешь заметить: никакого разнообразия, но это не так. Самые созвучные для твоего слуха имена на языке того мира казались совершенно различными. Оттого-то я и вынужден самым нелепым образом нумеровать Гумауктов, чтобы хоть как-то разбирать их, а тогда все короли были Гумауктами, но у каждого было свое имя. Однако же речь не о том, а об игрушке, которую сострадательный колдун подарил принцессе Гумаукте, чтобы немного скрасить ее досуг...

   Она почти не слышит меня. Трудится, старается изо всех сил, но дерево есть дерево, даже если обработано в форме человеческого члена.

   Осторожно, чтобы не спугнуть, начинаю ей помогать. Увлеченная своим занятием, Аталнурмайя даже не замечает, что дерево ожило, что мои руки сомкнулись на ее бедрах, что мое тело с пылом и охотой отзывается на всякое ее движение...

   Наконец, она получает то, что хотела.

  — Как  тебе это удалось, Скользец? — шепчет она. — Как ты заткнул своей булавкой мою пещеру?

  — Не льсти себе,  Небесница. То, что ты называешь пещерой, всего лишь мышиная норка. И вспомни: шершень мал, но больно жалит...

  — Это все еще ты, Скользец?

  — Разумеется, я. И всегда был я. Когбосхектар до сих пор оглушен твоим заклинанием и  в  дело не годится. Забудь про него. Забудь навсегда. Больше ты его не увидишь.

   Она подбирает накидку и неверными движениями, словно пьяная, закутывается в нее.

  — Делай то, что должен, демон. Ступай своей дорогой. Я разыщу тебя в любом обличье.

   На пороге я задерживаюсь. Мне снова приходит в голову навязчивая мысль, что Аталнурмайя должна кое-что знать об исчезновении своего отца. Уж слишком она спокойна и занята собой в то время, как ей полагалось бы убиваться, заламывать руки и обливаться слезами отчаяния.

   Но ведь это легко проверить. Еще одно Измещение — чтобы рассеять все подозрения.

   А если она ничего не знает? Если она и вправду такова, как есть, и нет резона требовать от нее того, на что она не способна? Любила ли она своего отца настолько, чтобы страдать из-за его пропажи?..

   Словно ощутив мои колебания, она обращает ко мне свое лицо, слабо освещенное призрачным огнем светильника. Спокойное лицо, спокойные глаза, не выражающие ничего, кроме уверенности в своей правоте. Холод ночного металла...

   Я затворяю за собой дверь каморки, так ничего и не решив для себя.

   Что ж, каждому — своя дорога. По сумрачным лабиринтам королевского дворца я влачу на себе оцепенелое тело Когбосхектара Без Прозвища к тайнику с личным знаком нанимателя. Быть может, этот знак подскажет мне, где искать новое тело...

   Струя бледного пламени в лицо.

   Опять магия. Да не обыденная, какую использует самый распоследний раб, чтобы развести огонь и поджарить на вертеле кролика, а боевая, и хорошо заточенная. Ненавижу все эти колдовские штучки! Перевешал бы всех колдунов, да не за шею и даже не за ноги, а за то, что оборвется у них  прежде всего!..

   Отшатнувшись, получаю тяжелым по затылку. Ну, меня такими гостинцами не проймешь, и не такие плюхи хватывал, и окованными дубинами, и двухсаженным копьем, и верблюжьим копытом. Покачнувшись, тяну кинжал из  ножен.  Сейчас начну резать насмерть всех подряд, и только последнего не дорежу, сберегу для дознания, и потому резать буду медленно и ремнями...

   В голове взбухает и лопается пузырь синей воды. Это не удар — ударом меня не вырубишь. Это снова магия. Странно было бы ждать,  что, применивши магию единожды, не применят дважды.

   Кажется, глаза закрываются на короткое мгновение, и сразу же открываются. Но я уже не в дворцовом коридоре, а в какой-то гнилой темнице. Быть может, даже и в Узунтоймалсе. Сижу вбитый в узкое, не про мою задницу, дубовое кресло, прикрученный к нему по рукам и ногам. А в голове все еще плещется и бликует проклятая синяя водица.

  — Кляп уберите, — командует Лиалкенкиг по прозвищу Плешивец.

   Плешь у него действительно всем плешам плешь: будто кто взял и шмякнул ему на череп морского моллюскаосьминога, а когда тот присосался как следует, отодрал его вместе с волосней. Известное дело, с магией шутки плохи, магия колдуна метит...