Шестой этаж - [19]

«Автоматчики» смыкают ряды

Когда, как в «оттепельные» времена, не удавалось добиться всеобщего и полного послушания силами одних «автоматчиков», в наведении порядка принима­ло участие самое высокое начальство. Учить писателей уму-разуму призывали соответствующим образом информированного и нацеленного, попросту говоря, науськанного — Хрущева.

Предстоял пленум правления Союза писателей, повестка дня которого — «О некоторых вопросах развития советской литературы после XX съезда КПСС» — была сформулирована таким образом, что он мог быть повернут в любую сторону. Суслов и Поликарпов приложили немало усилий, чтобы на этом пленуме расставить все на намеченные ими места.

За день до пленума (в мае 1957 года) была организована встреча в ЦК некоторых участников пленума с руководителями партии и правительства. На встрече выступил Хрущев, речь которого должна была предопределить и содержание дискуссии на пленуме, и ее главные итоги, и объекты критики. Хрущев, то ли боясь своих верных делу Сталина соратников — через несколько недель на пленуме ЦК произойдет решающая схватка с ними, которую он с большим трудом выиграет,— то ли опасаясь нарастающей волны антикультовых настроений, особенно в среде интеллигенции, а может быть, и того и другого, довольно неуклюже маневрировал, отступая от основных положений своего доклада на XX съезде («...Некоторые товарищи однос­торонне, неправильно поняли существо партийной критики культа личности Стали­на. Они пытались истолковать эту критику как огульное отрицание роли И. В. Сталина в жизни нашей партии и страны и стали на ложный путь предвзятого выискивания только теневых сторон и ошибок в истории борьбы нашего народа за победу социализма, игнорируя всемирно-исторические успехи Советской страны в строительстве социализма»). Перейдя к литературе, Хрущев разнес роман «Не хлебом единым», который, видимо, читал и который, скорее всего, ему понравился («В книжке Дудинцева есть правильные, сильно написанные страницы, но общее направление книги неверно в своей основе»). Еще больше досталось «Литературной Москве», которую Хрущев, похоже, и не раскрывал, может быть, ему показывали соответствующим образом препарированные цитаты. Зловещим Предупреждением прозвучало в речи Хрущева напоминание о недавних кровавых событиях в Будапеш­те («Мятежа в Венгрии не было бы, если бы своевременно посадили двух-трех горлопанов»).

Можно не сомневаться, что эта речь была изделием сусловско-поликарповского аппарата. Хрущев в данном случае выступал ретранслятором взглядов реакционно настроенного руководства идеологических служб и пригреваемых ими писателей, таких, как Кочетов, Грибачев, Софронов, Соболев, ретранслятором, многократно усиливающим авторитетность их взглядов, они как бы приобретали статус государ­ственных предписаний. Твардовский записал тогда в дневнике — его впечатления и настроение показательны: «Речь Хрущева — она многими благоговейно и дословно записана — рассеяние последних иллюзий. Все то же, только хуже, мельче. Рады одни лакировщики, получившие решительную и безоговорочную поддержку... Вече­ром после совещания поехали на могилу Фадеева. С поминок на поминки, как сказал удрученный Овечкин. Процентов 70 участников совещания также были удручены, казалось, что сам Сурков...»

Кстати, по моим наблюдениям, Сурков терпеть не мог грибачевско-софроновскую компанию. Однажды по каким-то газетным делам я разговаривал с ним в фойе ЦДЛ. Транслировали собрание, которое шло в зале. Витийствовал Грибачев.

— Не могу слушать этого господина, от сверкающей головы которого на потолке зайчики,— неожиданно, без связи с нашим разговором, зло и презрительно сказал Сурков.

На совещании в ЦК судьба пленума была решена, торжествовали те, кого Твардовский назвал лакировщиками, поддержанные Хрущевым, они победили еще до того, как началось сражение. Сменяя друг друга на трибуне, «автоматчики» повторяли на пленуме сказанное вчера Хрущевым об идейных шатаниях, об огуль­ной критике Сталина, у которого были большие заслуги, старались перещеголять предыдущих ораторов в отыскивании новых и новых пороков в приговоренных к идейному расстрелу произведениях, требовали к ответу их авторов, редакторов, их опубликовавших.

От всего этого веяло безысходным мраком. Казалось, все кончено, литературе после такого удара в ближайшем будущем не подняться. Если бы не одна деталь, врезавшаяся мне в память. Она пробуждала надежду. В полупустом зале произноси­лись погромные речи, а в шумных фойе на столах продавали только что вышедшие крамольные книги: «Не хлебом единым» и «Оттепель». Тут было настоящее столпот­ворение, жаждущие купить эти книги так напирали, что один из столов перевернули. Значит, страха у людей стало поменьше, и, быть может, «заморозки» не продержатся долго.

Однако победа «кочетовцев» на пленуме была закреплена еще одной состояв­шейся через несколько дней встречей представителей художественной интеллиген­ции с руководителями страны на подмосковной даче. Рассказывали, что там, к восторгу «автоматчиков», Хрущев, не выбирая выражений, клеймил «отщепенцев», грозил им всяческими карами («Мы не станем цацкаться с теми, кто нам исподтиш­ка пакостит»), набросился с совершенно неслыханной для государственного деятеля грубостью на Маргариту Алигер, кричал, что беспартийному Соболеву доверяет больше, чем ей, члену партии. Все это носило совершенно неприличный характер. Объясняли хрущевские эскапады тем, что он перебрал — прием был роскошный, коньяк и вино лились рекой, к тому же было жарко и душно...