Шестой час - [7]

— Барин, вставайте, убираем.

— А? Кого? Ушли. Дай мне бутылку пива.

— Нельзя-с. Пожалуйте в залу.

— Садись, выпьем. Ты знаешь, кто я? Знаменитый писатель-символист Василии Зеленецкий. Мне в журналах полтинник за строчку платят. Я свободен, как ветер, понимаешь?

— В залу пожалуйте-с.

* * *

Жорж Розенталь окончил медицинский факультет, но практикой не занимался. Зато он изобрел пилюли «Нео-Мальтус», или нет больше абортов».

У Розенталей бывают литераторы, актеры, художники. Лина учится писать красками и позирует Серову. Детей у нее нет. Аптекарша прошлой весной поехала и Одессу и умерла в вагоне.

Один Вадим не у дел. Записался было он в помощники к адвокату Хайкевичу и сам испортил себе карьеру. Защищая вора, Зарницын сказал, что русскому человеку свойственно вообще быть жуликом. Прокурор предложил занести слова защитника в протокол; публика громко зароптала. На другой день Хайкевич объездил все редакции.

— Такой помощник мне определенно дорого стоит. Это меня не устраивает совсем.

Раз в Шахматном клубе Вадим случайно поставил карту и выиграл; на другой день сорвал банк. Ему продолжало везти, и он сделался игроком.

Жорж поощряет Вадима и даже дает ему ставить на счастье Лины. Наконец, у Розенталей устроились четверги с макло и рулеткой.

В обществе свободной эстетики иногда появлялся молодой фабрикант Кадыков, беззлобный толстяк с моноклем, Кадыкову очень хотелось попасть к Розенталям, но Жорж приглашал его только на четверги. Попытался влюбленный эстет заехать в среду: его не приняли. Зато по четвергам ждал Кадыкова карточный стол и место за ужином подле Алины Павловны. По совету известного художника Пейсахзона, Лина стала называть себя Алиной.

— Ну это же, по крайней мере, культурное имя, — одобрил Хайкевич.

Наступал осенний сезон. Москва оживлялась.

— Надеюсь, вы сегодня выиграли, Мелентий Степанович? — Лина в канареечном из Ниццы платье, кокетливо прищурясь, протянула Кадыкову дымящийся стакан.

— Нет, Алина Павловна, опять проигрался. С вашим братцем ничего не поделаешь: колдун какой-то.

— Полно, врать, Мелентий: какой же я колдун? Ну хочешь в орлянку? Ты сегодня тысячу проиграл, вот и давай на квит. Орел или решку?

— Опять за игру? Я не позволю.

— Погоди, Липка, это же интересно. Как ты ставишь, Вадим?

— Да очень просто, Жорж. Идет рубль в орлянку, а ставка тысяча. Ну, что же, Мелентий, орел или решка?

— Орел.

Зарницын открыл ладонь.

— Пожалуйте денежки.

Краснея, Кадыков вытащил бумажник.

— Погоди, успеешь. Идет на квит?

— Решка.

— Орел. Четыре за тобой.

— На квит.

— Не будет ли?

— Мелентий Степаныч, чай стынет.

Кадыков улыбался. Пот капал с жирного лба. Он все удваивал ставки.

— Ну, баста. Знаешь, сколько ты проиграл?

Только теперь опомнился Кадыков. Он побелел, заморгал, захлебнулся и вдруг визгливо заплакал.

* * *

В литературном кружке стихотворец Ливерий Гусев прочитал свою поэму «Кольца Пса». После чтения ужин. В углу за большим столом Розенталь, Лина, Хайкевич, Пейсахзон, Гусев и его друг Балкай, угрюмый латыш в оранжевом галстуке. Поодаль, за круглым столиком, задумчиво играет розой Сандвич и прихлебывает шампанское Вадим.

— Итак?

— Итак.

— Подлец.

— Теперь все подлецы. Нашла, чем пугать. Хвати-ка лучше шампанского.

— Вадим, ты напрасно брезгаешь мной. Лучшей жены ты не сыщешь.

Зеленецкий, качаясь, подошел к Зарницыну. Он жевал и чавкал.

— Нет ли у вас, Вадим Павлыч, пяти рублей?

— Для вас нет. Зеленецкий качнулся, шагнул к большому столу и бросился перед Линой на колени:

Я, как паук за паучихой,

Вслед за тобою поползу

И незаметно ночью тихой

Тебя в постели загрызу.

— Браво, Зеленецкий!

— Что это, экспромт?

— Браво, браво!

— Жорж Абрамыч, дайте мне пять целковых.

— Разве уж за экспромт.

Розенталь порылся в кошельке и вытащил золотой. Поэт поцеловал у Лины ботинок и при общем смехе на четвереньках отполз к своему столу.

— Человек, получи!

Лакей воротился.

— Не берут-с, говорят, фальшивый.

За большим столом засмеялись.

— Жорж Абрамыч, вы мне дали фальшивый золотой!

— Ха, ха, ха!

— Я вам? Ничего подобного. Вот свидетели.

— Ха, ха, ха!

— Уголовное дело!

— Протокол!

— Ха, ха, ха!

Зеленецкий дико озирался. Хохот усилился. Хайкевич выл от восторга; связка жетонов плясала на белом жилете. Лина звенела, как колокольчик.

— Садись, дурачок, — сурово сказал Балкай, — шуток не понимаешь. Розенталь давно заплатил за тебя.

Поэт перекрестился.

— Теперь у меня пятерка на всю ночь! Ловко!

Он вскочил и бросился бежать.

— Ха, ха, ха!

* * *

Сандвич сидела у Кадыкова с утра. Она пересмотрела коллекцию пикантных фотографий, выпила две рюмки коньяку, съела миндальный пряник и, затянувшись, выпустила дым.

— Ну, а когда платеж?

Кадыков отмахнулся. Слеза повисла на пухлой щеке.

— А хочешь, я так устрою, что ты ни гроша не заплатишь?

— Настя, друг, выручай! Вовек не забуду.

— Тогда пиши мне вексель на сорок тысяч.

— Нашла дурака.

— Дурак и есть. Ты раскинь мозгами: мне сорок дашь, а от Вадима вернешь все триста.

— Да ты обманешь.

Долго поэтесса убеждала фабриканта. Наконец, он сдался.

— Молодец. А теперь поедем.

— Куда?

— В жандармское управление. Там ты заявишь, что Розенталь держит игорный дом. Пусть сделают обыск.