Шестиглавый Айдахар - [92]

Тудай-Менгу поразил Ногая. Не таким привык он видеть этого горячего, всегда веселого воина, быстрого на острое слово и готового поддержать любую шутку.

Сейчас перед ним был совсем другой человек. Пожалуй, внешне он ничем не отличался от того, каким знал его Ногай, но в беспокойно бегающих глазах Тудай-Менгу появился нездоровый, тусклый свет, щеки запали, а руки беспрестанно двигались, словно что-то искали.

Ногай догадался – с Тудай-Менгу что-то случилось, но расспрашивать не стал, а велел проводить гостей в поставленные для них юрты на отдых.

Тудай-Менгу производил впечатление потерявшего разум человека. И только Кебек-тайши, сопровождавший его, открыл Ногаю страшную тайну.

Средней женой Тудай-Менгу была дочь алшин-татарского эмира Туре Кутлука, родственница страшей жены Бату-хана, знаменитой Баракши-хатун.

В свое время умная и хитрая Баракши-хатун, чтобы еще больше укрепить родственные связи с потомками Чингиз-хана, выдала ее за пятнадцатилетнего Тудай-Менгу.

Много лет подряд дочь Туре Кутлука рожала мертвых детей. Вспыльчивый, горячий в своих поступках, Тудай-Менгу грозился отправить ее к родителям, и когда он почти решился исполнить свою угрозу, она родила ему сына, похожего на него как две капли воды.

Желая, чтобы счастье не обошло его наследника, Тудай-Менгу назвал сына именем деда – Бату.

Мальчик рос веселым и здоровым. Небо наградило его смелостью и решительностью. В стрельбе из лука и в играх с саблями он легко побеждал своих сверстников и всегда и во всем был первым.

Радости Тудай-Менгу не было предела. Мечтая о том, что сын когда-нибудь повторить подвиги и дела своего прадеда, он с семилетнего возраста стал брать Бату во все походы, куда бы ни приходилось ему отправляться. И на этот раз, собираясь в улус Ногая, он взял сына с собой.

Несчастье случилось после того, как караван Тудай-Менгу переправился на плотах через многоводный Узи и устроил дневку.

– Отец, – сказал Бату, – говорят, что здесь водятся кабаны. Я никогда не видел их и хотел бы посмотреть.

– Стоит ли моему сыну делать это? – возразил Тудай-Менгу. – Ты еще мал, чтобы участвовать в охоте на этого зверя, а встречаться с ним на тропе просто так опасно. Кабан силен и легко впадает в ярость.

– Я хочу, я ничего не боюсь… – сердито хмурясь, упрямо сказал Бату.

За мальчика вступился его атабек – наставник Айджу, высокий смуглый воин – сын тангутского эмира Лу-Шидургу:

– Пусть посмотрит. Мы будем рядом с ним. Будущий воин не должен знать страха.

Тудай-Менгу долго колебался. Предчувстсвие беды удерживало его. Он уже ругал себя за то, что сказал сыну об опасности встречи с кабанами. Надо было придумать другую причину для отказа. Теперь же мальчик, приученный к мысли что монгол никогда не должен знать страха, все равно настоит на своем.

– Хорошо, – недовольно сказал Тудай-Менгу. – Иди. – И, обращаясь к Айджу, добавил: – Смотрите за Бату. Постарайтесь, чтобы выгнанные вами звери прошли стороной.

Атабек склонился в поклоне.

Юный Бату и сопровождающие его воины ушли к реке, туда, где поднималась темная стена густых камышей.

Прошло совсем немного времени, и вдруг дикий, необъяснимый страх охватил Тудай-Менгу. Он вскочил на коня и погнал его в ту сторону, куда ушел его сын.

Удивительная тишина стояла над безбрежными зарослями камыша. Зеленые тонкие стрекозы вились над его пушистыми метелками, и негромко тренькала какая-то птица. Не было слышно ни Бату, ни голосов ушедших с ним воинов.

Тудай-Менгу привстал не стременах, пытаясь угадать по движению камыша, где находятся ушедшие, но вдруг крик, пронзительный и отчаянный, ударил ему в уши. Он изо всех сил хлестнул камчой коня…

То, что увидел Тудай-Менгу, когда конь, раздвигая могучей грудью камыши, вынес его на небольшую поляну, леденило кровь. На истоптанной, изрытой кабаньими копытами земле лежал со вспоротым животом Бату, и над ним в угрожающей позе, со вздыбленной щетиной на загривке и с желтыми клыками, нацеленными на мальчика, стоял огромный секач.

Услышав треск ломаемых камышей, кабан резко крутнулся на месте и, наклонив тяжелую голову, бросился на всадника.

Тудай-Менгу оказался проворнее. Перегнувшись в седле, он, тяжело охнув, ударил секача саблей. Голова зверя откатилась в сторону, а могучая туша, семеня короткими ногами, еще пробежала несколько шагов и тяжело рухнула в зарослях.

Обезумев от ярости и горя, кусая в кровь губы, Тудай-Менгу продолжал кромсать саблей поверженного великана.

Он не слышал, как подбежали воины, которые должны были охранять Бату, не слышал их сбивчивых оправданий в том, что мальчик убежал от них, чтобы проверить свою храбрость.

Когда же сердце не выдержало и Тудай-Менгу стал задыхаться, он повернул свое белое, перекошенное болью и отчаянием лицо к воинам.

Атабек Айджу, увидев глаза своего повелителя, отбросил саблю в сторону и закрыл лицо ладонями.

Тудай-Менгу не стал ни о чем расспрашивать воинов. Он зарубил их здесь же, над телом сына, и ни один из них не подумал защищаться, ни один не закричал и не попросил пощады.

И никто из каравана Тудай-Менгу не посчитал их смерть несправедливой. Что из того, что мальчик убежал от них, затеяв игру, а они пошли в другую сторон, разыскивая его?