Шестеро против Темного - [103]

– Я накрыл вас защитной пеленой, чтобы чары Узилища не истощили ваши силы раньше времени, но, к сожалению, когда мы приступим к плетению чар, я буду вынужден снять защиту. Если у вас остались какие-то вопросы или сомнения, лучше уладить все сейчас, другого времени не будет.

– Мы все решили, дан, – ответила за себя и Минтану Дравелия, оглядывая историческое место, плиту, печати со змеящимися трещинами – все то, о чем слышала, но никогда не видела прежде. Ожившую легенду, за которой таился величайший страх и проклятие Арродрима, которое она, поклявшаяся защищать Алторан, собиралась выпустить на свет.

Понимая, что сейчас чувствует пожилая волшебница, Лукас сочувственно улыбнулся, обронил, вновь поклонившись уже обеим женщинам сразу:

– Восхищаюсь вашим мужеством и высоко ценю доверие, дана Дравелия, дана Минтана. Приступим же! Приблизьтесь к плите.

Женщины сделали несколько шагов к светлому камню, яркой заплаткой выделявшемуся среди темных стен пещеры, и замерли, ожидая дальнейших указаний. Привыкшие во всем полагаться только на себя, сейчас они должны были полностью положиться на мага-Посланца и следовать его советам. Элька замерла у стены, следя за происходящим поблескивающими от возбуждения глазами. Мыша забралась девушке под куртку и затаилась там.

– Защитник Нал, Эсгал, нам понадобится и ваша помощь. – Из голоса Лукаса исчезла всякая мягкость, он уже не просил, а, полностью сосредоточившись на поставленной задаче отдавал приказы и ожидал их немедленного выполнения.

Умевший как приказывать, так в случае необходимости и подчиняться без проволочек, Гал бросил на мага вопросительный взгляд:

– Что надо?

– Вам придется нанести женщинам порез на ладони для окропления печатей, настолько глубокий, чтобы они смогли покрыть кровью их целиком, но не истечь ею, пока я буду творить заклятие. Дана Минтана, дана Дравелия, как только на ваших ладонях отворится рана, не медлите, мажьте кровью печати. Начинайте с тех, где уже есть трещины. Достаточно если на одну печать попадет кровь хотя бы одной из вас. Не старайтесь покрыть кровью всю поверхность, достаточно двух третей таурита. Когда каждой из вас останется по одной целой печати, прижмите к той из них, к которой вас сильнее всего потянет, порезанную ладонь и не двигайтесь ради Света Лучезарного, пока я не разрешу. Нал, Эсгал, вам придется поддерживать женщин, если они не смогут стоять.

– Мы сделаем, как ты сказал, дан, – пообещала не без легкой дрожи в голосе Высокий Табурет и протянула ладонь Эсгалу, Минтана подала руку Налу.

– В магии крови нет зла, если жертва добровольна и приносится во благо, – постарался напоследок утешить колдуний Лукас, и сам встал между ними, прижав обе свои ладони к белой поверхности плиты, на которой сияющими маячками горели печати таурита, запирающие Узилище. – На счет три я опускаю защиту, начинаем! Эн, дю, труа!

Лукас, на миг оторвав руку от плиты, прищелкнул пальцами. Минтана и Дравелия невольно пошатнулись, когда на них обрушилась сила заклятия, высасывающая для поддержания расползающихся чар жизненные соки из двух последних потомков древних данов. Одновременно Нал и Эсгал быстро, бережно, почти нежно провели кинжалами по раскрытым ладоням женщин. Ковшики рук начали стремительно наполняться кровью, мужчины спрятали оружие и встали за спинами колдуний, готовые подхватить их, если будет необходимо. Пока же даны, пусть и с трудом, держались на собственных ногах. Даже не поморщившись мужественные женщины почти синхронно прижали ладони к печатями и принялись размазывать по ним свою кровь. Одна за другой белые печати обретали иной цвет. Лукас, прикрыв глаза, стоял вплотную к плите, словно старался вжаться в нее всем телом, и молчал. Не зрением, но какими-то иными, более высокими чувствами маг следил за происходящим в пещере: за колдуньями, исполняющими его волю, за нитями сложного плетения чар Узилища, звенящими песней узнавания, расправляющимися в своем путаном клубке, тянущимися навстречу. Когда руки Минтаны и Дравелии, уже пошатывающихся, еле держащихся на ногах (Минтана привалилась к надежной груди Нала), потянулись к последним цельным печатям и накрыли их, Лукас заговорил.

Элька ожидала его обычного стихотворения, звучного, мелодичного и немного забавного одновременно, того, которое ее хаотическая магия зачастую переводила в какой-нибудь легкомысленный стишок, но на сей раз все было иначе. С губ мага слетали тяжелые, словно плиты, звучные, как набатные колокола слова, полные великой силы. Наверное, это все-таки было стихотворение, но размером своим напоминающее скорее торжественный гекзаметр, чем ямб или хорей. И Элька не могла перевести его, не было ни у браслета-переводчика, ни у ее магии слов. Инстинктивно девушка понимала, о чем идет речь. Не слова, но желания и цели становились ясны ей.

Лукас объявлял, что время заклятия прошло, нет больше нужды в его плетении, не должно оно более удерживать свою целостность, отменял наложенный века назад великий наказ данов, обращался напрямую к кровной связи и приказывал, не просил, а повелевал чарам развеяться. Минуло несколько долгих минут, а слова все звучали и звучали, то ли повторяясь, то ли заклятие и в самом деле все длилось и длилось.