Шестеро. Капитан «Смелого». Сказание о директоре Прончатове - [30]

— Выше нос, товарищ литератор! Есть еще порох в пороховницах, жива еще казачья сила… Так, что ли, у вас там пишется?

Дочь исподлобья смотрит на отца, грозит пальцем, притворно сердится:

— У вас там пишут! — басом передразнивает она. — Сам все знает наизусть, а спрашивает!

Обычно между капитаном и дочерью идет веселая шутливая война — подтрунивают друг над другом, припоминают прошлые грешки, междоусобничают. «Два — ноль в твою пользу, батька!..» — «Дорогой литератор, вы сели в калошу! Разрешите занести на ваш текущий счет очко, присовокупив его к прошлым двум!» Сегодня же — иное: редко вспыхивают в глазах дочери зеленые огоньки, побледнела, осунулась. Видит это капитан и хитренько прищуривается.

— Если бы я был Костя Хохлов, — говорит он, — я бы сказал: «Что ты, Вася, приуныл, голову повесил…»

Дочь передергивает плечами:

— Не люблю я твоего Хохлова… Нахал и пустомеля! Как ты можешь держать его на пароходе?! — сердится она, взмахивая рукой и даже отстраняясь от отца. — Гнать надо таких в шею!

— Ого-го! — удивляется капитан и с интересом смотрит на Лизу, а она приникает к отцу, вздыхает. — Нет, серьезно, папа, что ты в нем нашел? Капитан думает.

— Ты, во-первых, нарушила наш уговор…

— Какой, папа?

— Не судить о людях опрометчиво… Костя прекрасный работник. Такого знатока Чулыма поискать надо!

Дочь надувает губы:

— Вечно ты о работе… Я о человеке…

— Человек и работник — это почти одно и то же. Я, Лиза, убежден, что истинно плохой человек не может быть хорошим работником… Хотя, знаешь, понятие плохой человек относительно. А что касается Хохлова, стегать его надо! — вдруг решительно заканчивает капитан.

— Ну вот видишь!

— Хорошо, что вижу… Но я знаю и другое — прошлое Кости.

Опять задумывается капитан и вдруг весело, облегченно говорит:

— Мысль ухватил… Вникни! Хороший работник не может быть плохим человеком, ибо труд свой он отдает людям. А коли так, то какой же он плохой, если себя отдает людям?.. Вишь, как твой батька философствует!..

Дочь капитана сводит тонкие, крутые брови, ласково и в то же время с упреком — сам себя высмеивает! — смотрит на отца, а он хохочет… Похожа на капитана дочь. Лицом, фигурой, мягким и немного грустным взглядом больших темных глаз; и губы отцовские — полные, с изгибом; на носу маленькая горбинка, придающая лицу материнское властное выражение, затушеванное нежной молодостью.

Хорошо капитану рядом с дочерью. Хочется сидеть молча, не шевелясь, и думать о том, что, кажется, совсем недавно, несколько месяцев назад, принес капитан в дом маленький попискивающий комочек, развернул пеленки и обмер от жалости — сморщенное личико старушки водянистыми глазами смотрело на него и на что-то жаловалось. И с этим взглядом в душу навечно вошла сладкая до боли нежность.

— Знаешь, Лиза, — говорит капитан. — Когда ты родилась, у тебя было совсем старушечье лицо.

— Батька! — смущается дочь.

— А я только потом узнал, что у всех маленьких детей такие лица… Вот натерпелся я страху, пока не вошел в курс дела! — опять на шутку сбивается капитан.

— У, батька! — прижимается дочь теплой щекой. — Не ходил бы нынче на реку… Ведь болен же!

— «Смелый» зовет, Лиза, — серьезно отвечает капитан. — Это мой старый друг. Тебя еще на свете не было, а мы дружили с ним. Хочешь — смейся, хочешь — нет, а ведь он узнает меня!

— Я понимаю! — откликается дочь. — Ты не можешь без «Смелого» — это как зов сердца…

— Да, примерно так… Слова, может быть, слишком громковаты… В жизни это проще, Лиза. Механик Уткин говорит так: «Хочу еще разок повертеться вместе с землей…» Умный мужик, скажу я тебе!

— Понимаю! — помахивает головой дочь. — Понимаю! — и добавляет: — Книги твои уложила…

Капитан оживляется:

— Реки, что положила, гражданин литератор?

Дочь достает лист бумаги, читает, временами ревниво поглядывает на отца — одобряет ли? Не смеется ли? Но капитан серьезен. Лиза останавливается:

— Не беспокойся… «Кола Брюньона» твоего тоже положила…

— Вот уж и моего… — смеется капитан. — Кола, гражданин филолог, всехний… Ну, читай дальше!..

В доме капитана ужинают долго, не торопясь и почти молча. Стол богато и разнообразно накрыт. В семье любят хорошо поесть: суп с гренками, жаркое, вареники, простокваша, молоко, масло и на десерт варенье. Простоквашу едят деревянными ложками, в которые если уж подхватишь — так есть на что посмотреть! На куски толстого хлеба мажут такой же толстый слой масла.

Наедаются досыта, но ложек не бросают: хочется продлить ужин. Лиза левой рукой катает комочки хлеба, жена хмурится с таким видом, точно считает в уме, Борис Зиновеевич улыбчиво оживлен, мнет в губах невысказанное, громко, чтобы сдержать рвущиеся на волю слова, прихлебывает чай из стакана, ожидая от жены: «Борис, перестань прихлебывать!» Но жена молчит, и капитан не выдерживает — прыснув в стакан, говорит:

— Федор Федорович сегодня опять усы кусал… Пойду, говорит, с тобой на Чулым… Боков — начальник управления — хвать его за руку. Отойдем, дескать, в сторону! Ты мне, сердится, агитацию не разводи, брось мерехлюндии. Молодых надо учить, я тебе покажу Бориса!..

Жена капитана поджимает губы:

— Я бы его без специй съела!