Шестеро. Капитан «Смелого». Сказание о директоре Прончатове - [13]

— Молчи, дубина, без тебя знаю… Помогите, братцы!

С Захаренко сняли телогрейку, серый затасканный пиджак из хлопчатобумажной материи. Левая рука тракториста висела плетью.

— Подними-ка! — распорядился младший, но сколько старший ни поднимал руку — пот выступил на лице, — не мог даже оторвать от туловища.

— У него вывих, — вдруг сказал Свирин, и трактористы увидели: рука казалась приставленной к плечу — неловко и косо.

Младший брат огорченно покачал головой.

— Достукался, шоб те пусто было! Возись с тобой!

Старший Захаренко жалобно стонал. Маленьким казался он и обиженным.

— И все у меня не как у людей! Гришко, як делать будем?

Гришка налился кровью, закричал:

— Все люди падают, и ничего! Упасть как следует не может, дубина! Ложись на снег — вправлять буду!

Старший брат положил на снег телогрейку и послушно, со стоном стал укладываться на нее, жалобно попросив:

— Вы только сразу, не тяните долго!

Сашка Замятин хрустел костяшками пальцев, бледнел. А младший Захаренко, деловито скинув телогрейку, стал походить на профессора перед операцией. Он кивнул Свирину:

— Помоги мне! Ты руку держи, а я на мосол нажму.

Он помял пальцами выставившийся сустав, по-профессорски озабоченно покачал головой — трудна задачка.

— Не мни, морда! Тягайте сразу! — заорал старший брат.

— Шо ты кричишь? — удивился младший. — Не хочешь — не надо, жди до московского хирурга.

— Тяни же, Гришко!

Наступила тишина. Старший Захаренко замер в ожидании, когда брат нащупает мосол. Сашка поглядел на Калимбекова — нужно же куда-то смотреть! — и удивился: у того бровь полезла на лоб, да так и застыла — то ли вопросительно, то ли недоумевающе. Потом Сашка услышал, как тихо и утробно икнул старший Захаренко, тяжело вздохнул, как расседланная лошадь. Через мгновенье он заорал:

— Слезай с меня, морда! Чего расселся — вправил уже!

Торопливо соскочил младший Захаренко, очень довольный собой, потер руку об руку:

— Чистая работа, профессорская!

Старший брат презрительно посмотрел на него.

— Таких профессоров у проруби топить надо — два часа вправлял.

— Ну, ладно, ладно! — Младший брат снял кашне, сделал из него повязку, повесил на шею брата. — Толкай руку! — Подумал секунду и ворчливо добавил: — Это мне теперь одному машину вести. Удружил.

— Рычаги катать можно и одной рукой! Полсмены, конечно…

И никто не видел лукавой, торжествующей улыбки на лице старшего брата: он отвернулся.

9

Затонувшую машину решили вытаскивать тросами, зацепив их за оба трактора. Работали быстро, торопливо: лед мог заковать трактор, и тогда никакими силами не вытащишь. Хорошо, что еще было сравнительно тепло, градусов пять-шесть мороза, но Свирин торопил трактористов. План был прост: на длинный шест привязать трос, заделанный петлей, и, подобравшись к трактору поближе, зацепить петлю за передний крюк машины. Это нелегко: крюк ниже и глубже радиатора трактора. Однако при известной ловкости это сделать можно. Свирин заблаговременно распорядился:

— Делайте пастил!

Калимбеков, братья Захаренко и Сашка нарубили длинных и тонких елок, набросали их перед радиатором машины — получилась крепкая зеленая дорога на льду. Свирин оглядел трактористов, что-то прикинул.

— Давай-ка! — крикнул он младшему Захаренко. — Поздоровше всех будешь…

Младший Захаренко живо скинул телогрейку, но, заметив, что трактористы внимательно смотрят на него, замедлил движения, насмешливо скривив губы:

— Та какая во мне сила! То жир, не мускулы!

Он иногда нарочно подчеркивал украинский акцент. Вот и сейчас, разбирая запутавшийся трос, бормотал:

— Вот зачепився так зачепився, бисова душа!

С шестом наперевес младший Захаренко пошел по хвойному настилу, прогибавшемуся, как пружинный матрац. Метров пять осталось до трактора — Захаренко пошел осторожнее, словно по канату, удерживая равновесие шестом. В двух-трех метрах от трактора он лег на настил, подтянул трос и замер в неудобной, напряженной позе. Так он лежал минут пятнадцать, потом поднялся и махнул рукой.

— Не цепляется!

А Гулин бросился под яр, побежал по настилу, высоко подпрыгивая; стволы прогибались, и со стороны казалось: человек бежит по клавишам огромного пианино. Легкий, стройный, уверенный, он в одно мгновенье оказался рядом с младшим Захаренко. Трактористы подошли ближе, стали наблюдать за действиями Гулина сбоку. Он наклонился, на лоб упала прядь волос, лицо покраснело. Он шарил шестом под мотором трактора.

Потом Гулин выпрямился. Младший Захаренко насмешливо наклонил голову. Гулин увидел это и снова забросил шест. Он бы возился еще, если бы Свирин не сказал упавшим голосом:

— Ах ты, беда! А ведь на крюке-то… Я ведь на крюк веревочку намотал! — Он по-бабьи всплеснул руками.

Вспомнили трактористы: еще в деревне поднял Свирин с земли небольшую веревочку; прищурившись, посмотрел на нее и, отряхнув от снега, аккуратно замотал на крюк последней машины.

— Как это забыл, друзья-товарищи, понять не могу, — старался оправдаться Свирин. — Небольшая такая веревочка, думаю, пригодится в дороге. Замотал — и забыл совсем! Ах ты, беда!

Хмуро смотрели трактористы на Свирина, молчали. Гулин бесшумно открыл рот, словно собрался что-то сказать, но только крепко выругался сквозь зубы.