Шестая батарея - [66]

— Так что же мне делать?

— Ты должен занять ясную, однозначную позицию.

— Я это уже давно сделал. Брыла. Еще в Брянске я говорил тебе, что власть должна перейти в руки народа. А затем не раз подчеркивал, что считаю предательской деятельность реакционного подполья…

— Ты все никак не можешь понять, о чем идет речь, — вздохнул Казуба. — Знаешь, и я раньше допускал ту же ошибку. Тоже считал, что для меня достаточно стать на сторону народной власти, а политические вопросы оставлял Слотницкому. И что из этого вышло? Реакционные силы сумели увлечь за собой большинство курсантов батареи. И каков же вывод? Брыле надо помочь! Ты подумай, ведь эту листовку запихивали в твою Фуражку с какой-то целью. Как знать, может, тем временем враги распространяют в батарее слух, что Мешковский симпатизирует реакционному подполью. Завтра ты должен поставить все точки над «и», четко продемонстрировать свою позицию, высказав личное отношение к тем, из Лондона, и к тем, из леса. Осудить подрывную деятельность в нашей батарее. Договорились?

— Хорошо. Скажу.

— Ну вот видишь! — обрадовался Казуба. — И поможешь тем самым Брыле. А потом и я добавлю пару слов.

На следующий день после утренней поверки Мешковский и Казуба выступили перед курсантами своей батареи.

Когда взводы отправлялись на занятия, к Мешковскому подошел Чарковский.

— Ну и силен же ты речи толкать! — съязвил он. — Я даже не ожидал. Самого Брылу заткнешь за пояс!

Мешковский разозлился и собирался было сказать Даде пару «ласковых» слов, но тут подоспел Казуба и отправил его в канцелярию.

X

В тот день Брыла, как всегда, заглянул в штаб дивизиона; чтобы обговорить с поручником Ожохом текущие дела. Хорунжий все еще находился под впечатлением последних перемен. Разговор начал с самокритики. Признал, что до сих пор недооценивал значение враждебных настроений в шестой батарее.

— Погодите, погодите… Так вы считаете, что враг действует внутри батареи?

Брыла развел руками.

— Не знаю. Сам все время ломаю голову, но до конца не могу уяснить. Впрочем, не только я, но и Казуба, активисты…

Ожох, нахмурившись, молчал. Наконец предложил:

— Вы можете охарактеризовать мне офицеров вашей батареи?

Брыла, немного подумав, начал:

— Казуба…

— Этого я знаю, можете пропустить. А что вы о Мешковском думаете?

— Парень политически еще очень незрелый. Со старыми порядками не в ладах из-за каких-то личных неудач. Раньше ему было плохо, но это еще не политическое сознание. Тем не менее хороший, знающий офицер. И со временем будет полностью с нами…

— А Чарковский?

Брыла непроизвольно поморщился:

— Это совершенно другой человек. С нами у него нет ничего общего… И не будет…

— Вы пробовали поработать с ним?

Брыла помедлил с ответом:

— Пока нет…

Ожох удивленно посмотрел на него:

— Почему?

— Я с ним не говорил… Не раз собирался это сделать, но как-то не получалось, не мог решиться. Вы должны меня понять.

— Поясните-ка, Брыла, почему…

Брыла чуть ли не со злостью объяснял:

— А собственно, о чем мне с ним говорить? Агитировать его? Ведь Чарковский при старой власти жил себе припеваючи. А я должен его убеждать, что санационный режим был несправедливым?

— Погодите-ка… Так нельзя ставить вопрос.

Брыла вздохнул:

— Я понимаю, что вы хотите сказать. Понимаю и поэтому намереваюсь поговорить с ним, но все как-то…

— Это необходимо сделать, — отрезал Ожох. — Как вы думаете, Чарковский может иметь отношение…

— К тому, что произошло?

— Да.

— Не думаю.

— И все же вы должны присмотреться к нему… — заявил поручник. Немного помолчал, глядя на помрачневшее лицо Брылы, и улыбнулся: — А теперь я вам сообщу кое-что приятное. Я разговаривал с Казубой, и он считает, что вам удалось привлечь на свою сторону личный состав подразделения. По его мнению, батарея изменилась в лучшую сторону, прямо не узнать…

Брыла скептически поморщился:

— Конечно. Об этом свидетельствует появившаяся средь бела дня листовка…

— И все же люди стали политически активнее, и в этом, несомненно, ваша заслуга…

Хорунжий оживился:

— Просто мне удалось вовлечь в политическую работу нескольких курсантов. Вот и все мои заслуги. Они и до моего появления составляли демократическое ядро в батарее. Только бездействовали. Но до того, чтобы завоевать всех на свою сторону, еще далеко. Знаете, как я оцениваю расстановку сил?

Поручник вопросительно посмотрел на него.

— Группа активистов, подавляющее большинство пассивных и небольшая кучка почти не маскирующихся реакционеров. Вот вам полная картина батареи. Но как добраться до тех, кто ведет подрывную работу? Проповедники чуждых нам взглядов в последнее время все чаще активно и открыто вступают в дискуссии. Это вроде бы свидетельствует об отсутствии конспиративной деятельности… Но разве враг не может укрыться среди аполитичного большинства или изображать из себя активиста?

* * *

В преподавательской хорунжий застал командира батареи и Воронцова. Полковник только сегодня узнал о подкинутой листовке. Здороваясь с Брылой, он сказал:

— Это дело тех же рук… А я уж было подумал, что после случая с дезертирством они успокоились… — Он возвратился к прерванному разговору с Казубой, потом, вдруг что-то вспомнив, снова повернулся к Брыле: — А ты приглядись повнимательнее к этому… как его… Чарковскому.