Шесть собак, которые меня воспитали - [48]

Из-за прививок мы регулярно посещали ветеринарную клинику и всякий раз окунались в то пугающее напряженное ожидание, которое царит в приемной ветеринара. Тон здесь, конечно же, задают собаки. Большие и маленькие, лохматые и гладкошерстные, с длинными хвостами и вовсе без хвостов, породистые и беспородные – тут все равны. Все они, даже взрослые собаки, которые уже знают, что к чему, возбуждены сверх всякой меры: тяжело дышат, крутятся, скулят; одна или две воют от страха. Успокоить их если и удается, то лишь на очень короткое время. Кошки сидят в корзинках или контейнерах. Сквозь решетки видны маленькие рожицы с треугольными ушками, на некоторых мордочках явно выражен протест против такого ограничения свободы. Другие напуганы и пытаются спрятаться. Снаружи нет ни одной кошки, лишь из контейнеров раздаются характерные звуки, услышав которые все собачьи уши настораживаются, а глаза начинают блуждать в поисках источника звуков; если же увидеть его не удается, в ход идут носы, которые могут учуять то, что нельзя разглядеть. Когда открывается дверь, то все – и собаки, и их хозяева – смотрят, чья очередь идти в кабинет. И все двигаются, а вновь пришедший садится на свободное место вместе со своей взволнованной собакой или с кошкой в корзине. Все разговоры в приемной начинаются со стандартного вопроса: «А сколько ей лет?» На что следует вежливый ответ владельца: «Это не она, а он».

Очередь в приемной ветлечебницы чем-то напоминает очередь к детскому врачу: те же руки, поглаживающие лохматые головы, те же слова ободрения; люди пришли сюда, потому что это необходимо для их питомца. Удивительные превращения происходят с людьми, когда они оказываются бок о бок в приемной ветеринара. В чем же причина этого? На мой взгляд, всех объединяют сидящие на поводках собаки и выглядывающие из корзинок кошачьи мордочки. Именно животные помогают преодолеть барьер отчуждения и побуждают совершенно незнакомых людей вступать в дружескую беседу.

В те минуты, когда у меня на коленях сидел щенок и изумленно взирал на эту суету, я, как никогда, ощущала свою причастность ко всему происходящему. Такому новому и непривычному для Бу. Я опасалась, что он устанет от обилия впечатлений. Удерживая щенка на руках (а он все время норовил вырваться и прыгнуть на пол), я с удовольствием ответила на обращенный теперь уже к нам дежурный вопрос: «Сколько ему месяцев?» А на следующий вопрос: «Что это за порода?» ответить не успела, потому что подошла наша очередь идти в кабинет.

И там Бу ничуть не обеспокоился, он воспринял происходящее как продолжение приключения. «Как приятно видеть вас вновь счастливой» (а не полностью опустошенной, как в тот день, когда мы приехали усыпить Тимбу) – были первые слова, которые я услышала. «Какой хорошенький!» («родительские» уши никогда не устают выслушивать такие комплименты). И еще: «Отличный представитель породы!» (тоже елей на сердце). Я рассказала, какие прививки уже сделаны и как щенок на них реагировал. Затем доктор Турофф, к которому Бу по известным лишь ему одному причинам воспылал любовью, начал осмотр. Бу был в восторге. Он не возражал, чтобы его поставили на весы, не пытался вырваться и даже не почувствовал, когда ему сделали укол.

Регулярные встречи Бу с его любимым доктором закончились в тот день, когда я приволокла свою двенадцатикилограммовую ношу на последнюю прививку; избавление пришло в критический момент: прибавь Бу еще хоть килограмм, мне пришлось бы возить его в тележке. Щенку сделали последнюю прививку; какое же это было счастье для меня (и облегчение для Бу), когда я наконец опустила его на пол и пристегнула поводок. Потом, пока Лекси и Дэвид придерживали двери, Бу сделал шаг, ступил на тротуар и на своих собственных четырех лапах отправился исследовать мир, который ждал его за порогом дома. Он тут же взял реванш, развив такую умопомрачительную скорость, что мне пришлось бежать, чтобы не отставать от него.

Наступило время расстаться с домашними ограничениями. Больше никаких газет. Никаких специальных мест для туалета. Пришла пора познакомиться с тем, что знают все городские собаки – с обочиной, и понять, для чего она предназначена. Нужно было научиться сохранять спокойствие на улице, когда чужие люди проходят по тротуару слишком близко. Итак, в положенное время я надела на Бу поводок и повела его в туалет для «больших мальчиков». Уловил ли он идею? Он понял все мгновенно и кинулся на обочину (не на тротуар) с таким энтузиазмом, что чуть не вывернул мне руку. Случались ли с ним типичные для щенков казусы по ночам? Случалось ли ему пачкать дома, если нарушался привычный распорядок? Давал ли когда-нибудь сбой его контроль над собственным мочевым пузырем? Никогда. Бу был ротвейлером, и ему было свойственно мгновенно разбираться в том, что от него требуется, и в дальнейшем с удивительной самодисциплиной следовать вновь приобретенным навыкам. И даже в тех редких случаях (я могу пересчитать их по пальцам), когда Бу – еще подросток – пачкал в доме, это не было вызвано пренебрежением полученными навыками, причины скорее носили клинический характер. Он мог съесть что-нибудь не то или таким образом отреагировать на очередную прививку. Ибо это была собака, которая просто так не станет пачкать в доме.