Шесть подозреваемых - [48]

— Мой замысел — сделать фильм о газовой трагедии Бхопала и ее последствиях четверть века спустя. Хочу рассказать о Чампи с точки зрения повлиявших на ее жизнь событий двадцатипятилетней давности, — серьезно говорит она, устанавливая штатив.

Сестра торопливо уходит на кухню, старательно умывается и, приколов себе в волосы цветок, возвращается — теперь она готова предстать перед камерой. Чампи довольно быстро освоилась со всеми этими журналистами, ловко вворачивая в свою речь слова и выражения вроде: «загрязнение окружающей среды», «преступный сговор» и «компенсация».

Окончив запись, гостья поворачивается ко мне:

— Скажите, у вас есть знакомые в Санджая-Ганди?

— А что? Разве у девушки вроде вас могут быть там дела?

— Мой следующий проект — фильм о трущобной жизни. Что-нибудь в духе «Салам, Бомбей»,[97] только поострее, пожестче. Мы привыкли смотреть на трущобы из окон автомобилей и поездов, а многие ли отважатся ступить на их территорию? Хочу, чтобы зрители почувствовали себя так, словно сами пожили в этом районе.

— Мадам, трущобы не аттракцион для туристов, — усмехаюсь я. — В подобном месте нужно родиться, чтобы его понять.

— Отлично сказано, — немедленно вскидывается она. Вы не могли бы повторить это перед камерой?

И вот я тоже готовлюсь дать интервью, первое на своем веку. Мне ли, с трех лет игравшему на обочинах Санджая-Ганди, не знать жизнь трущоб? Я видел, как семья из шести человек ухитряется разместиться в помещении размером восемь на восемь футов. Как девушка защищает свою стыдливость, принимая «душ» у городской колонки, перед сотнями людей. Как женатая пара пытается заниматься любовью, зная, что множество глаз украдкой ловит каждое движение. Как взрослые мужчины усаживаются в ряд на краю железнодорожного полотна и гадят, будто здоровые буйволы. Как нищие плодятся подобно москитам и живут хуже псов, покуда псы богачей почивают на матрасиках «Данлопилло»[98] в особняках, куда нет доступа насекомым.

Я мог бы всем этим поделиться, но почему-то, оказавшись перед объективом, молчу, будто воды в рот набрал. Нандита Мишра пробует меня растормошить, однако слова застревают в горле, и все тут. Наконец она сдается и начинает убирать технику.

После ее ухода я долго размышляю о своей неудаче. В чем дело — в камере или же в чемодане, спрятанном под матрасом? Может быть, завладев богатством, я уже не способен думать как обитатель трущоб?

Дипломат у меня уже десять дней, и никто за ним до сих пор не явился. И тогда я решаюсь: на территории храма буду жить скромно и аскетично, как прежде, зато за его пределами позволю себе превратиться в совершенно нового человека. Пора потратить немного деньжат, насладиться выпавшей удачей. Даже знаю, с чего начать.

На третьей от храма улице расположена стоянка такси. У обочины припаркован желто-черный автомобиль; водитель сидит и читает газету. Я стучу в окошко.

— Вы свободны?

Таксист, пожилой сикх с нечесаной бородой, опускает стекло и что-то сплевывает на дорогу.

— Кто едет-то?

— Я.

Он с нескрываемым презрением щурится на мою замызганную одежду и покрытое пылью лицо.

— Да ты хоть раз в жизни ездил на такси? Знаешь, сколько стбит прокатиться? — язвит водитель.

— Каждый день только этим и занимаюсь, сардар-джи,[99] — отзываюсь я и сам удивляюсь тому, как высокомерно звучит мой голос. — Отвезите меня к торговому центру «Ансал плаза». И побыстрее.

При виде нескольких тысячных купюр у себя перед носом водитель меняется в лице.

— Конечно, сахиб. Садитесь, пожалуйста. — И, спрятав газету, включает счетчик.

Я в самый первый раз устраиваюсь на заднем сиденье такси, складываю руки за головой, блаженно вытягиваю ноги. Вот оно, начало сладкой жизни.

Сегодня я с подлинным остервенением закупаюсь в дорогих магазинах. Приобретаю все, чего так давно желало сердце, да кошелек не позволял. Рубашку «Маркс и Спенсер», кожаный пиджак «Бенеттон», джинсы «Леви Стросс», солнечные очки марки «Гесс», парфюм «Лакост» и кроссовки «Найк». Десять лет жадного глазения на витрины умещаются в один-единственный час очумелых покупок. Поход по каким-нибудь шести бутикам — и двадцати тысяч рупий как не бывало. Наведавшись в шикарную уборную, я как следует умываюсь, натягиваю новые джинсы, рубашку, туфли, набрасываю сверху кожаный пиджак, брызгаюсь дорогим парфюмом и оглядываю себя в зеркале в полный рост. Оттуда на меня смотрит симпатичный незнакомец — высокий, стройный, с аккуратно выбритым лицом и взъерошенными, как у Салима Ильяси, кудрями. Щелкнув пальцами, я изображаю перед зеркалом Майкла Джексона. Потом запихиваю старые шмотки в магазинный пакет и, спрятав глаза за темными стеклами, развязной походкой выхожу на улицу. Классная девушка в джинсах и футболке окидывает мою фигуру оценивающим взглядом. Десять минут назад она бы меня в упор не заметила. Оказывается, прикид может сильно переменить человека. И еще до меня вдруг доходит, что в богатеях нет, в сущности, ничего особенного. Просто они лучше упакованы.

Я готов отплясывать посреди улицы джигу и петь: «Saala main to sahab ban gaya!»[100] Надо же, Мунна Мобильник стал джентльменом. Теперь ему нужна подходящая леди-подружка.