Шесть ночей на Акрополе - [43]

— Луна утомляет тебя, сестренка… Эта августовская луна…

«Августовская» она произнесла так, как Лонгоманос, когда говорил о «Золотом осле».

— …Страшная луна!.. Если ей сопротивляться, она становится еще колючее… — бормотала Сфинга, нервно сжимая пальцы Лалы.

Она высоко подняла эти пальцы, показывая их Стратису:

— Посмотри на эти пальцы. Разве они для вязальных спиц?..[144]

Она остановилась, тряхнула головой, как это делают плакальщицы, собралась с духом и, словно внутри нее рухнула некая перегородка, завела плаксивую рапсодию:

— …Разве эти пальцы для прялки?..[145] Я желаю видеть их и утром и вечером… Я бы распускала ей волосы до колен по розовой коже… И восторгалась бы ими и… молилась бы им и приносила бы им все цветы с гор и все травы лесные — и тимьян, и… афану, и вербу, и конизохи, и заячий сон, и поликомби… по которым прыгает господский козленок… по которым прыгает рыжий бычок, да… и… приходят девицы погадать и посмотреться на себя голыми в зеркалах, а мою сестренку, которая будет носить шкуру козочки, будет носить шкуру телочки,[146] чтобы трахнули… сестренку… сжимая этими пальцами… две толстые змеи, которые… ищут… стройные… груди ее… чтобы… чтобы…

Она завопила и выпустила безжизненно упавшую руку Лалы. А та застыла неподвижно в зеленом свете. Глаза Сфинги были стеклянными, губы пытались создавать неслыханные слова. Затем, словно кто-то ударил ее молотом по шее, она запрокинула голову, выбросила обе руки к плечам Лалы, словно задыхаясь, и одним рывком спустила с нее платье до пояса.

Оленята-близнецы выскочили и стали купаться в лунных источниках. Стратис ощутил на своем челе дуновение безумия. Он поднялся, грубо схватил Сфингу под руку и потащил ее вниз, не оглянувшись, не посмотрев назад.

Внизу, за большими вратами Сфинга освободилась яростным рывком, пошла, пошатываясь, и уселась на скале. Стратис оставил ее и стал искать машину. Ничего не появлялось. Перед мысленным взором постепенно соединялись образы, угнетая его. Не те, которые он видел сегодня, а те, которые он видел в Кефисии полтора месяца назад: Саломея и Лала у освещенного окна. Он почувствовал себя незащищенным, ему хотелось пить. И Саломея тоже воскликнула тогда: «Хочу пить!» «Тогда, — подумал он, — почему я ждал тогда… Почему не появился тогда между ними?..» Он увидел, как рука его обнимает Лалу, обнимает ее за талию. «…Саломея сочла бы это вполне естественным, и я бы спасся от сегодняшних мерзостей… Саломея… А Бильо?..» Свет того, первого полдня поразил его разум и оставил его израненным в мягких ощущениях ночи.

Кто-то впился ему в руку.

— Прошу прощения, господин. Как видите, я хромаю и оступился, — услышал Стратис.

Он встрепенулся и посмотрел на говорившего.

— Добрый вечер, дипломированный гид. Ты так и не назвал своего имени.

Гид попытался припомнить:

— А, рассеянный господин! Меня зовут Дорофеос Тамидис.[147] Когда-то я был восхитительным ребенком.

Теперь, при этом свете, морщины на его лице выглядели невыносимо глубокими.

— Знаешь, мне хотелось бы взглянуть на светильники, — сказал Стратис.

На лице Тамидиса появилось несчастное выражение:

— Светильники уехали в Америку. Видите ли, наши капиталы эмигрировали за границу… Однако у меня есть превосходные фотографии. Идемте.

— А позирующие натуры? — спросил Стратис.

Тамидис ответил с тем же несчастным выражением:

— Все они теперь на водах. Сезон, видите ли…

Он посмотрел вокруг, словно потерял что-то, а затем — на двух женщин, которые ожидали Стратиса за скалой. Хитрый блеск появился в его глазах:

— …Однако с нами осталась сапфическая дева, красоты изумительной, к сожалению, без партнерши… Может быть, та или иная из дам желает нарушить установленное?

— Веди нас, — сказал Стратис. — Надеюсь, дева будет на высоте.

— В высшей степени обученная, с абсолютным соблюдением тайны и превосходнейшего воспитания.

Казалось, он заучил наизусть мелкие объявления из «Эстии».[148]

— Мне нужна комната.

Тамидис озабоченно почесал себе затылок:

— Дева в присутствии посторонних? Трудно, она стыдливая.

— Ты ведь убедительный.

— Небольшое повышение вознаграждения будет еще убедительнее.

Стратис вернулся и сказал:

— Машины нет. У этого человека неподалеку заведеньице, пошли посидим.

Лала уставилась в землю.

— Да, в заведеньице, — сказала Сфинга так, будто ничего уже не помнила. — Останемся вместе на всю ночь.

Она попыталась было подняться на ноги, но снова села. Стратис поднял ее, и она поплелась, опираясь о его руку. Сделав несколько шагов, Сфинга вцепилась также в руку Лалы:

— Овечка моя золотая… Золотая моя бабочка… Я все ради тебя стараюсь. Ступенька за ступенькой, и я подниму тебя на вершину наслаждения.

Тамидис обернулся:

— Воистину превосходные выражения. Госпожа, видать, искусна в словесности. Искусство и наслаждение шествуют одной стезею!

Стратис почувствовал на губах ранившую его узду. Он ускорил шаг. За калиткой у Тамидиса находился небольшой дворик с виноградом. Зажегся электрический свет.

— Пожалуйте! — сказал Тамидис.

Стратис посмотрел в лицо Лалы. Оно было совершенно белым, словно лунный свет не покидал его. Сфинга неосознанно жестикулировала. Растрепанные волосы придавали ей комический вид.