Шесть месяцев спустя - [12]

***

Подъезжая к дому, я ожидаю, что мама и папа пораньше ушли с работы. Это «Среда Тако». Мы начали отмечать её, когда папа много работал, а мама защищала свою магистерскую степень. Так что один раз в неделю мы все собирались вместе.

Сначала мы готовили вкусные блюда: делали чипсы, сальса-бар и разные варианты начинок для тако. Большинство этого отпало в сторону через пару месяцев. Но, думаю, старые привычки умирают с трудом, потому что мы всё ещё брали мексиканскую еду на вынос каждый вечер среды и обычно приканчивали всё вместе на диване, смотря что-нибудь по телевизору.

Они смотрят на меня с соответствующими улыбками, когда я вхожу и вешаю свою сумочку и пальто. Я чувствую запах сальсы, вижу кукурузные оладьи и чипсы, поставленные на кофейный столик. Это простая, счастливая сцена. Я собираюсь съесть что-то возмутительно острое из этого всего.

Я не хочу делать это. Всё, чего я хочу, — это сделать всё возможное, чтобы быть новой версией меня, той самой, о которой они так долго мечтали. Возможно, они думают, что я наконец со всем разобралась. За исключением того, что я даже не могу вспомнить своё место на четвертом уроке по тригонометрии.

— Я думаю, со мной что-то не так, — признаюсь я, потому что больше нет смысла ходить вокруг да около.

Мама поворачивается первой, меж ее бровей появляется морщинка. Папа следует за ней, и его улыбка быстро увядает, когда он понимает, что я не шучу.

Они смотрят на меня с выражением всё возрастающего страха, который, вероятно, является отражением моего собственного. С тех пор как увидела пустой дом Миллеров, я была напугана до смерти. И я знаю, что сейчас выгляжу именно так.

***

Четырьмя часами позже я привязана к креслу в тестовой комнате в больнице, в которой остро пахнет дезинфицирующими средствам. Больничная одежда царапает мою кожу, несмотря на то, что я стараюсь не шевелиться, как они и просили.

— Ты отлично держишься, Хлоя! — уверяет меня тонкий голос из динамика. — Всё хорошо?

— Я в порядке.

Абсолютная ложь. Всё не в порядке. Каждый раз, когда вы проводите четыре часа, получая уколы и проколы, в то время как на вас надета больничная, хлопающая на ветру одежда, ничто не может быть в порядке.

По крайней мере, в этой тёмной машине никто не придёт светить мне фонариком в глаза или задавать те же самые пять вопросов, которые до этого мне задавали десять докторов и медсестёр.

Чтобы уберечь себя от неприятностей, я начинаю мысленно составлять список. Нет, с моим зрением всё в порядке. Нет, я не хочу спать. Нет, меня не тошнит. Нет, у меня ничего не болит. Да, у меня есть некоторые проблемы с памятью. Папа и я начали сочинять песню об этом после четвёртого человека, но мама бросила на нас взгляд, после которого могли увянуть даже вечнозелёные растения, так что мы перестали.

Сканирующее устройство скрежещет и гудит вокруг меня. Я стараюсь не думать об этом. Вместо этого я думаю о том, должна ли я была рассказать им всю правду. А именно сказать, что я не помню последние полгода, о которых теперь имею весьма смутное представление.

— Мы закончили, — говорит голос из динамика, и затем поддон, на котором я лежу, выезжает из машины.

Отсюда они направляют меня в другую комнату, где я жду в одиночестве, по меньшей мере, год. Возможно, даже два.

— Как ты себя чувствуешь? — спрашивает мама, когда заходит. — Я знаю, мы не должны были ходить в кафетерий. — Она выглядит так, будто плакала всё то время, что я проходила МРТ.

— Всё нормально, — говорю я. — Я не умираю, ты знаешь.

— Конечно, я знаю, что ты не умираешь.

Стоя сзади неё, папа закатывает глаза и делает жесты руками, которые ясно дают понять, насколько она в порядке.

— Контрабанда, — говорит он, бросая мне шоколадный батончик.

— Ты мой герой. — Я отрываю обертку и откусываю полбатончика одним махом. — Умираю с голода.

— Джордж, она не должна есть, — строго говорит мама.

— Знаю, — говорю я с набитым шоколадом ртом. — Я такая бунтарка. Сначала шоколадный батончик…

— А затем она будет грабить банки, — заканчивает папа моё предложение.

Мама сопит, скрещивая руки на груди.

— Это не смешно.

Но на самом деле смешно. Вскоре мы все смеёмся. Я думаю, они оба купили его. Думаю, они абсолютно уверены, что я больше не боюсь.

Невролог, который забрал данные моего МРТ-сканирования, заходит, сжимая в руках результаты. У него самые длинные и тонкие пальцы, которые я когда-либо видела, и усы, которые кажутся заточенными, как карандаш. Я не могу не думать о том, что он был бы идеальным диснеевским злодеем.

— Хорошая новость в том, что я не вижу сотрясения, — начинает он. — Твой рентген выглядит абсолютно нормальным, Хлоя.

Очевидно, стресс держал меня в напряжении всё это время, потому что через минуту после того, как я слышу слова «абсолютно нормальный», я падаю на подушку, будто мои кости расплавились.

Но облегчение длится недолго. Я приподнимаюсь на локтях, хмуро глядя на него.

— Постойте. Тогда что со мной не так?

Доктор качает головой, будто он вынашивает что-то в своем уме. Мои родители ёрзают на своих стульях. О, нет. Я знаю этот взгляд. Я также знаю, что у моих родителей есть много информации об истории моего психического здоровья.