Шесть дней в лесах - [29]
В Митине опять за друзьями гнались ватагой ребятишки, звонко, "а разные лады голосили — "охотники, охотники...". Они спорили, что за "корягу" тащит "большой", т. е. Севка. Глухарь интересовал их не менее лосиного рога, они считали его за "орла". Молодой парень, чинивший деревянную борону у крайней избы деревни, бросил работу, ткнул топор в полено и крикнул задорно, глядя куда - то в поле: "Было у отца два сына, один - то умный, а другой —охотник..." Уж сколько раз Севке за его короткий охотничий век приходилось слышать эту убогую остроту! Давно бы пора притерпеться, перестать ее замечать. А он все еще злился, больше всего на себя самого, что не может оставаться равнодушным. "Вот, замечал я, ходишь на лыжах — слова тебе никто не скажет, А возьми с лыжами ружье — каждый старается подковырнуть. Завидно им на охотников что ли?" — спросил он Гришу. В ответ только скворец на большой ветле за гумном свистнул протяжно, как пастух, потом прищелкнул, закрякал уткой и весело затряс крылышками.
Теплым душистым вечером подходили они к Волге, уже слышали свистки пароходов, уже видели блеск горящих на закате городских окон и дым парохода - парома, подымавшийся прямо из - за крыш села. Река разлилась, паром приставал вблизи церкви. Солнце опускалось за синюю тучу, мягкие тени легли от межевых столбов; жаворонки спешили допеть прощальные, вечерние песни. Как сговорившись, мальчики остановились и оглянулись на пройденный путь. За зелеными коврами озимей мягко поблескивала свежевспаханная земля, желтело жниво, уползая в низины.
А дальше, над красноватой и рыжей чащей кустарников, сосны, взявшись за руки, убегали вереницей к далекой синей ленте лесов. Сине - туманная, мглистая лента... Она осталась все такойже заманчивой, полной загадок; она звала вернуться! Глаза мальчиков сделались влажными, они отвернулись друг от друга; что - то подступало к горлу...
Золотистые, розовые, пылающие облака с длинными взмахами крыльев, с легкими перьями, хохлами и хвостами целой стаей поднялись над лесом, загорелись ликующими красками жар - птиц. Потом разделились на десятки мелких огненных птичек, разлетелись в стороны и медленно потухли. Солнце, солнце! Оно вдохнуло жизнь даже в клочья тумана и пляской зоревых птиц превратило глубину неба в сказочное большое токовище. Закат горел, его радужные краски тоже пели весне, как все живое в эти лучшие дни лучшего времени года. Понурив головы, ребята повернулись и медленно пошли к перевозу. "Э, не унывай, Гришуха! Уж и покажем мы "им" будущей весной! — Севка хлопнул по плечу молчаливого товарища. — Соберемс пораньше, продовольствия наберем побольше, валенки возьмем, полушубки... и заживем!"
Да, хорошо бы вернуться! Еще раз увидеть брод, свой зеленый шалаш и с песней глухаря испить живой воды, весеннего хмельного зелья!
Пароход, в черных клубах дыма, дал последний свисток. Плыли потемневшие луга, в ночь убегала река. На корме чей - то тихий голос затянул песню. Свежий трепет жизни, легкая печаль напева были сейчас как - то особенно близки — они проникли в самые тайники души. Севка с Гришей сидели, затаив дыхание, тесно прижавшись друг к другу.
Правый горный берег быстро приближался. Уже башни и стены кремля стали видны в темном небе над венцом горы, перетянутой тонким пояском огоньков. Вот и отчий дом — старинный город, верный страж над широкими раздольями Волги. А за ним, во все стороны, в полумраке вешней ночи русские бескрайние поля, поля и деревни с томным зовом гармоники, с песнями девушек у околицы и над десятками неисхоженных верст свежий шелест - ропот вековых лесов, переполненных всяческой жизнью.
Любимый край, милая природа, милее их нет во всем свете!
Примечания.
Повесть написана в конце 1922 - начале 1923 г. В неопубликованном варианте предисловия к третьему изданию А. Н. Формозов писал: "Осенью 1922 г. из своего приволжского города [Нижнего Новгорода] я перебрался в Москву слушать лекции и учиться в ее прославленном университете. После тяжелых лет войны и разрухи жизнь в столице едва только налаживалась. С Девичьего поля я ходил пешком в университет на Моховую, жил в промерзшем зале Дарвиновского музея, где стены часто покрывались сверкающим налетом инея. Там, кутаясь в полушубок, дыханием отогревая застывшие руки, я написал эту книжку, охваченный воспоминаниями о чудесной природе Заволжья. Тогда мне казалось - я навсегда расстался с ее приветливыми лесами. Далекие гудки паровозов, порою похожие на пароходные свистки, напоминали мне о Волге и невольно заставляли вздрагивать. Эпиграф, взятый из "Садко" А. К. Толстого, как нельзя лучше передает мое настроение того времени".
Первое издание книги появилось в Ленинграде в издательстве "Синяя птица" в 1923г. Тексту было предпослано предисловие директора Дарвиновского музея проф. А. Ф. Котса. Книга имела успех. Автору были дороги доброжелательные отзывы видного биолога и охотоведа С. А. Бутурлина ("Охотник", 1924, № 7, с. 29), украинского зоолога В. Г. Аверина ("Природа и охота на Украине", 1924, № 1 - 2, с. 380) и особенно канадского зоолога и писателя Э. Сетона - Томпсона, чьими книгами А. Н. Формозов зачитывался в гимназические годы. В письме от 11 августа 1924 г. Сетон - Томпсон писал: "Мой дорогой юный друг, я только что получил Вашу книгу "Шесть дней в лесах". Текст, увы, мне недоступен, но, если он столь же хорош, как иллюстрации, то это, несомненно, нечто стоящее. Я вижу душу увлеченного натуралиста в каждом штрихе, и это больше, чем просто интерес спортсмена - охотника, который также виден от начала до конца" ("Бюллетень Московского общества испытателей природы. Отд. биол.", 1975, т. 80, вып. 1, с. 33).
