Шерше ля фам, или Возврату не подлежит! - [10]

И тут до нее дошло послание подопечного. Старушка отвлеклась.

— Какое выражение? — подозрительно спросила она ребенка. Но тот уже переключился на ворону в окне, и сейчас детки о чем-то оживленно шушукались.

Мое зрение постепенно восстанавливалось. Еще немного — и я смогу нормально разглядеть незатыкаемую спутницу.

А бабуля поправила сползший на сторону чепец, вспомнила обо мне и сменила тему разговора:

— Вот как на грех! Только первый раз вырвались на речку отдохнуть — и тут нам тебя водой принесло.

Я попыталась извиниться за доставленные неудобства. Но из пересохшего рта вырвалось одно мычание.

Старушка строго посмотрела на меня и родила замечательную идею, вполне в духе остального ее человеколюбия:

— Святая Спасительница, и хто это тебя до такого состояния довел, бедняжку? Кожа да кости! Лет-то тебе сколько?

Я только хотела открыть рот и сказать, что мне двадцать три, как старая яга поторопилась донести до меня свежую точку зрения:

— Небось лет сорок, не меньше — верно? Дети-то мамку обыскались, поди…

Мое «ик!» было ей достойным ответом.

Что сказать… полет свободной фантазии почтенной женщины оказался воистину безграничным. За те час-полтора, что мы тряслись в карете, меня — во-первых, безапелляционно охарактеризовали как блаженную, сбежавшую из дома.

Во-вторых… с чисто носорожьим тактом и слоновьей деликатностью служанка щедро наделила безвестного найденыша придурью, нищетой и библейским количеством родственников. И тому подобное…

Насчет родичей — я выдуманной персоне даже несколько позавидовала. Собственно, кроме брата Алексея, у меня больше никого не осталось. Отца своего я не знала, мать историю их отношений скрывала до последнего, как шпион национальную принадлежность.

Мама умерла от рака, когда мне было шестнадцать. Брат, который старше меня лет на десять, — живет в другом городе, и общаемся мы только по праздникам. А теперь и вовсе неясно — свидимся мы с ним в этой жизни или нет.

Слеза скатилась по моей щеке, вызвав очередной словесный поток у не в меру болтливой старушки.

Когда голова перестала кружиться и я смогла сфокусировать зрение, лицо соседки больше не казалось цветным блином, размазанным на темном фоне.

Я пригляделась повнимательней. Рядом со мной восседала дородная бабулька с крючковатым носом, который, кстати, ее совсем не портил. Наоборот, только добавлял пикантности к остальному облику подвижной серой крысы.

Или мыши — знаете таких? С цепкими темными глазками, не оставляющими в стороне ни одной детали, некрасивым личиком и выступающими верхними зубами. Ну натуральная мышь! Или, скорей, крыска Лариска. О, я ж придумала ей кличку раньше — Шапокляк!

Дальнейшее исследование показало, что я лежу в карете на скамье, накрытая теплым меховым одеялом-полостью, а напротив меня примостились те самые детишки, которых я видела на пляже.

Наконец, проехав въездные ворота и длинную аллею, карета остановилась. За это время мы подверглись нападению всех окрестных птиц, и еще кто-то пытался прогрызть на ходу пол. Никак слишком активно стремился воссоединиться с предметом пламенной страсти.

— Приехали! — обрадовалась старушка. Скомандовала: — Вынимай!

Мы остановились перед каменным двух-, а местами и трехэтажным особняком в типичном тюдоровском стиле, как я его понимаю, — с высокими узкими арочными окнами, забранными частой металлической оплеткой. Определенный тип строения. Меня удивила очень специфическая архитектура. Будто под свинцово-серой крышей в одну домину слепили буквой «П» минимум пяток зданий поменьше.

Все чистенько — фонтаны, идеально ровные газоны, высокая каменная ограда, увитая плющом и диким виноградом.

Дюжий то ли лакей, то ли конюх с рябым лицом вытащил меня вместе с одеялом наружу и понес в дом. Шел он быстро, словно не женщину на руках держал, а пуховую подушку.

Бабуля шустро бежала впереди, показывая дорогу. Мальчишки воспользовались моментом и слиняли.

И очень вовремя, кстати! Толстоногие коренастые кони, запряженные в карету, немедленно выразили желание пойти со мной и посмотреть, куда меня поселят. Еле-еле кучер с помощью кнута убедил их поменять планы и отправиться в конюшню.

Меня прижали к груди чуть сильнее, и я уже не видела ничего, кроме широкой груди несущего меня мужчины да кусочка неба. Небо вскоре сменил потолок.

Меня принесли в комнату для прислуги и аккуратно опустили на узкую кровать. Запахло выпечкой и глаженым бельем. Домовитая у них экономка, сразу видно!

— Помыть! Срочно! — Старушка, особо не церемонясь, отдала приказание двум любопытным служанкам, заглянувшим в комнату. — И привести в надлежащий вид!

Хотелось спросить: «Это как?» — но сил не было даже на то, чтобы шевелить языком.

Через полчаса я уже отмокала в бадье с горячей водой. Одна из девушек аккуратно обрезала мои ногти, а вторая мыла мне голову. Я же невинно развлекалась тем, что их разглядывала.

Одеты темноволосые девчушки-хохотушки были просто: в рубашки с подкатанными рукавами и одинаковые синие сарафаны со шнуровкой спереди. Поверх сарафанов красовались накрахмаленные льняные передники, в настоящий момент насквозь мокрые.

После веселой перепалки насчет какого-то таинственного Феофана девицы добрались и до меня.