Шерлок от литературы - [10]

Я, наконец, решил высказать потаённое.

— Ты извини, но мне показалось, что цветаевский диалог Гамлета с совестью — был прочтён для тебя. Тебя явно упрекали в отсутствии любви.

— Наверное. Я даже вспомнил чуткую душу.

— Что? — не понял я.

Литвинов же, философично откинувшись на стуле, сказал, что «Чуткая душа» — это чудесное стихотворение Саши Чёрного. И негромко прочитал, в отличие от Аверкиевой, без всяких эмоций.

— Сизо-дымчатый кот, равнодушно-ленивый скот, толстая муфта с глазами русалки, обошёл всех, знакомых ему до ногтей, обычных гостей… Потёрся о все знакомые ноги, и вдруг, свернувши с дороги, клубком по стене, спираль волнистых движений, повернулся ко мне и прыгнул ко мне на колени. Я подумал в припадке амбиции: конечно, по интуиции животное это во мне узнало поэта. Кот понял, что я одинок, как кит в океане, что я засел в уголок, скрестив усталые длани, потому что мне тяжко. Кот нежно ткнулся в рубашку, хвост заходил, как лоза, и взглянул мне с тоскою в глаза… «О, друг мой! — склонясь над котом, шепнул я, краснея, — прости, что в душе я тебя обругал равнодушным скотом…» Но кот, повернувши свой стан, вдруг мордой толкнулся в карман: там лежало полтавское сало в пакете. Нет больше иллюзий на свете!

Я понял, что мне легче стать миллионером, чем сделать Литвинова сентиментальным, и, после того, как жаркое, наконец, было разложено по тарелкам, вернулся к Шекспиру.

— А ты сам веришь, что автором «Гамлета» является Шекспир? Об этом много споров.

Литвинов не согласился.

— Таких случаев — неуверенности в авторстве — в литературе мало, и надо внимательно проследить, какова причина подобных сомнений. Чаще всего, как в случае с Шолоховым, написанное явно превышает умственный и культурный уровень самого писателя. Но в случае с Шекспиром причина просто в снобизме некоторых англичан. Они не хотят смириться с тем, что автор гениальных вещей — простой актёр и драматург. Отменно получилось, правда? — кивнул он на жаркое.

— Вкуснятина, — согласился я. — Чаще всего говорят, что автором был Фрэнсис Бэкон.

Шерлок от литературы усмехнулся.

— Чтобы решить, кто автор «Гамлета» — Шекспир или Фрэнсис Бэкон, — достаточно после недавней премьеры в БДТ вскрыть могилы обоих и посмотреть, кто из них перевернулся в гробу, — усмехнулся Литвинов, но тут же стал серьёзнее. — Но на самом деле, тут и гадать нечего. Образ святого — и не отталкивающий, а истинный, — Бэкон создать не мог. Ведь биографы надорвались в попытке примирить его умственное величие с нравственным ничтожеством. Монтэгю все оправдывал, Маколей утрировал. Куно Фишер исходил из предположения, что одни и те же свойства ума и характера могут подходить для одной сферы деятельности и оказаться совершенно неподходящими для другой. Но всё это вздор, хотя бы потому, что Гамлет всегда верен себе. В Бэконе же не было душевной силы нравственного сопротивления, тщеславие его было раздуто до вселенских размеров, а уменье приноровиться к обстоятельствам феноменально. «Он всегда уступал внешнему давлению и, точно жидкое тело, принимал форму того сосуда, в который был заключён», — говорил о нём Юм. Нравственное поведение есть непрерывная борьба с искушениями, оно требует стойкости и уменья не выходить из состояния равновесия. Это воля, но Бэкон был совершенно лишён воли. Он все воспринимал легко и слабо. Когда его обвинили в лихоимстве, он просил сжалиться над ним и называл себя «сломанной тростью», однако лгал: он всегда сгибался, но никогда не ломался. После потери положения и чести очень скоро оправился, уединился и предался научным занятиям. Он — предтеча пофигизма. Бэкон с лёгким сердцем женился по расчёту, равнодушно смотрел, как казнили его покровителя и друга, и ему ничего не стоило валяться в ногах у Бекингэма, вымаливая прощение. Куно Фишер говорит, что в Бэконе было «так же мало ненависти, как и любви. Он никогда никому не мстил, и если бы для силы напряжения человеческих страстей существовал термометр, то оказалось бы, что у Бэкона градус теплоты сердца был весьма близок к нулю». Но пиши такой человек книги — в них никогда не будет трагедийного накала. Он просто не сможет его описать.

— Но вообще-то ненависть к Куку и систематическое преследование его, показывают, что Бэкон был способен к ненависти, — возразил я.

— Да, но это единственный подобный пример. В остальном же — Бэкон относился к людям безразлично и не признавал чужие заслуги, он не заметил даже открытий Галилея! Но причиной нравственного падения Бэкона был не пофигизм, а душевная испорченность: Бэкон не мог отказаться от поддержки Бекингэма, не имел нравственной силы, чтобы оказать на него влияние, и сам участвовал в несправедливостях, посредством которых Бекингэм обогатился. Имея ясное понятие о праве, Бэкон терпел вмешательство королевского любимца в свою судейскую деятельность. Бекингэм часто составлял приговор, а Бэкон только его подписывал. Бэкон шёл дальше, позволяя подкупать себя, продавая свои судейские решения, ибо не мог противостоять своему безумному стремлению к роскоши.

— Но Фишер нравственность Бэкона сравнивает с его научными воззрениями, — возразил я, — и утверждает, что в науке тот был чист: «Поставьте такой ум на путь науки, и он обнаружит здесь те же черты характера, только без той грязи, которою он перепачкался в нечистых стихиях мирской жизни. В науке нет ни позорного своекорыстия, ни постыдной подкупности». И Маколей утверждал, что «со схоластиками ему нечего было лукавить и хитрить: Фома Аквинский не мог заплатить подати, Скотт не мог пожаловать его пэром…»