Шерлок Холмс в России - [6]
С. М. Эйзенштейн. Эскиз костюма Шерлока Холмса (1922).
Прямым следствием близкого знакомства с «пинкертоновщиной» стал роман М. С. Шагинян Месс-Менд, или Янки в Петрограде (1924), причем «выпуски» служили образцом для подражания и другим авторам ранней советской авантюрно-приключенческой прозы. Но так называемым «красным Пинкертоном» влияние их не ограничивалось. Отсылки к «Пинкертонам» обнаруживаются в Белой гвардии М. А. Булгакова[43], к шерлокианскому «канону» Конан Дойля — у И. А. Ильфа и Е. Петрова.
В. В. Розанов, как водится, оказался откровенней многих интеллигентов, не решавшихся признаться в «постыдном» увлечении:
— Дети, вам вредно читать Шерлока Холмса.
И, отобрав пачку, потихоньку зачитываюсь сам.
В каждой — 48 страничек. Теперь «Сиверская-Петербург» пролетают как во сне. Но я грешу и «на сон грядущий», иногда до 4-го часу утра. Ужасные истории[44].
В 1908 г. копеечные книжки о Шерлоке Холмсе и других сыщиках, а также шерлокианские театральные постановки, довольно часто обсуждались в окружении Л. Н. Толстого в Ясной Поляне[45]. Интересно, что один из разговоров коснулся и Сыщика В. А. Тихонова; охранительский пафос, насколько можно судить, прошел мимо собеседников, и они усмотрели в рассказе лишь описание нравственного очищения:
Татьяна Львовна рассказала про восьмилетнюю девочку, у которой были десять томов Шерлока Холмса и десять томов Нат Пинкертона, прочтенных. Восхищалась ими и говорила, что будет сыщицей. Владимир Григорьевич <Чертков> говорил, что Шерлок очень интересен, он его читал. И передал русский рассказ, который он читал в английском переводе, под названием «Русский Шерлок Холмс». Выследил преступника в канаве, увидел его жалкое лицо, пожалел его и ушел. <…>
Чертков вспомнил, как Хилков наткнулся на беременную бабу в своем лесу; это сильно подействовало на его нравственное перерождение[46].
Педагоги и критики били тревогу. Маститый правовед и криминолог М. Н. Гернет (1874–1953) предупреждал, что чтение похождений сыщиков, знакомство по этой литературе с миром кровавых преступлений приводит юнца к подражанию жестоким героям романа значительно чаще, чем это думали. В некоторых случаях было установлено точное воспроизведение юными читателями Холмса и другой подобной литературы преступлений, описанных ими. Так, в Москве были получены домовладельцами письма с требованиями доставить под угрозою смерти деньги. Полицией был задержан вымогатель, оказавшийся совсем юнцом; в его кармане был найден выпуск с описанием того самого преступления, которое он сам совершил, а письмо с угрозами смертию оказалось точной копией одной из страничек найденной при мальчике книжки. Еще более тяжелый случай такого же влияния литературы был установлен судебным разбирательством в Елизаветграде. На скамье подсудимых сидели четыре мальчика 14–17 лет, обвинявшиеся в убийстве. Прочтя рассказ о «клубе шантажистов», они организовали свой «клуб бомбистов». Так же, как и юный московский вымогатель, они списали из книжки письмо к домовладельцам Елизаветграда с требованием от них денег под угрозой смерти (они подписывали письмо так: «Клуб бомбистов Царь ночи № 6»). Когда требование о доставке денег не было исполнено, угроза убийством была приведена в исполнение: юнцы убили двух мальчиков — сыновей домовладельцев[47].
Ярчайшим выступлением против «пинкертоновщины» стала книга К. Чуковского Нат Пинкертон и современная литература (1908, дополненное изд. 1910). В сыщике с пудовыми кулаками, сменившем романтического, утонченного и рыцарственного, пусть и «мещанского» Шерлока Холмса, Чуковский пророчески усмотрел пришествие «миллионного готтентота», разлагающего и поглощающего все на своем пути — включая утратившую последние идейные ориентиры русскую интеллигенцию. Это резкое, страстное и пристрастное описание «восстания масс» опередило свое время: на Чуковского обрушились и «слева», и «справа»[48].
Наиболее долговечной шерлокианской мистификацией в России стал анонимный пастиш, опубликованный под именем Конан Дойля отдельным изданием в Петербурге в 1908 г.: Нож танцовщицы: Последние приключения Шерлока Холмса. Пер. с рукописи. Для пущей убедительности дан был и безграмотный английский подзаголовок: The knive (sic!) of a dancing girl.
Холмс и Уотсон путешествовали в этом пастише в Швецию, Петербург и Москву, расследуя дело об исчезновении молодого и состоятельного баронета; текст изобиловал абсурдными деталями и был не лишен расистских ноток. И все-таки вскоре он был «канонизирован» и вошел в ПСС Конан Дойля в издании П. П. Сойкина (1909–1911) как перевод некоего «Г. С.».
Удивительно, что не только Сойкин, но и такой проницательный читатель, как В. Б. Шкловский, не распознал подделку: в книге Развертывание сюжета (1921) он цитировал Нож танцовщицы как произведение Конан Дойля[49].
Мистификация была разоблачена еще в 1966 г. в статье Р. Олюнина О двойниках, роковых танцовщицах, или Шерлок Холмс в России: К истории первых изданий Конан Дойля[50]. Но это никак не остановило новорусских дельцов от книгоиздания: с 1993 г. они умудрились опубликовать
