Шепот во мраке - [15]

. Только ни в коем случае не приезжайте сюда. Если через неделю от меня не поступит никаких известий, напишите моему мальчику и следите за сообщениями в газетах.

У меня осталось два последних козыря; попробую ими воспользоваться – если, конечно, хватит душевных сил. Во-первых, попытаюсь травить их ядовитыми газами – нужные вещества у меня есть, а себя и своих собак я защищу противогазами (я приспособил маски и для них); если ничего не получится, то обращусь к шерифу. Местные власти, стоит им захотеть, могут упечь меня в сумасшедший дом – но это все-таки лучше, нежели попасться в лапы инопланетных чудовищ. Постараюсь привлечь внимание полиции к следам вокруг дома – отпечатки хоть и слабые, зато каждое утро свежие. Впрочем, вполне допускаю, что мне не поверят. Скажут, подделал – меня ведь здесь все считают чудаком.

Надо еще попробовать вызвать полицейского из центрального управления: пусть останется на ночь и сам увидит, что здесь творится, – хотя поведение этих тварей предугадать нетрудно: проведают обо всем и на эту ночь оставят меня в покое. Они перерезают кабель всякий раз, когда я пытаюсь сделать телефонный звонок среди ночи. Монтеры телефонной компании пребывают в крайнем недоумении и могут засвидетельствовать факт частого повреждения линии, если, конечно, в своем недоумении не зайдут слишком далеко, решив, что кабель перерезаю я сам. Со времени последнего обрыва линии прошло уже больше недели, а я даже и не пытался похлопотать о ее починке.

Я бы мог попросить кого-нибудь из местных фермеров подтвердить истинность моих показаний, но за подобное свидетельство этих малограмотных людей только подымут на смех; к тому же они давно уже обходят мой дом стороной и о последних событиях ничего не знают. Этих деревенщин не заставишь и на милю приблизиться к моему дому никакими уговорами и деньгами. Письмоносец, наслушавшись их рассказов, тихонько посмеивается надо мной. О господи! Ну почему я не осмеливаюсь сказать ему, что все это правда! Пожалуй, я все-таки покажу ему следы около дома – может, это заставит его призадуматься; плохо, однако, что он приходит во второй половине дня, когда их обычно уже почти не видно. Если же попытаться сохранить отпечаток, накрыв его ящиком или тазом, то письмоносец наверняка решит, что это подделка или просто глупая шутка.

Теперь я жалею о том, что все это время вел отшельнический образ жизни, в результате чего соседи перестали ко мне заглядывать. Я никому не решался показывать черный камень, пластинку и снимки. Их видели только несколько малограмотных уроженцев этих мест. Остальные все равно бы не поверили, и я со всеми моими страхами стал бы настоящим посмешищем. Хотя снимки показать все-таки надо бы. На них четко видны следы когтистых лап – пусть даже тех, кто их оставил, запечатлеть на пленке не удалось. Как досадно, что сегодня поутру я оказался единственным, кому довелось увидеть мертвое чудовище! Сейчас же от его тела не осталось и следа. Впрочем, я уже сам не знаю, чего хочу. После всего пережитого сумасшедший дом покажется мне не хуже родного. По крайней мере, врачи помогли бы мне собраться с силами и бросить эту проклятую усадьбу – а это единственное, что может меня спасти.

Если в ближайшее время вестей от меня не будет, сообщите обо всем моему сыну Джорджу. Засим прощаюсь. Пластинку непременно разбейте и ни в коем случае не впутывайтесь в это дело.

Ваш Эйкли

Скажу без преувеличения, что это письмо повергло меня в дикий ужас. Я не знал, что ответить на него, и в конце концов, нацарапав на листке бумаги несколько бессвязных слов сострадания и утешения, отправил заказным письмом. Помнится, я умолял Эйкли немедленно ехать в Братлборо и просить убежища у городских властей, а также пообещал, что непременно отправлюсь туда сам, захватив с собой пластинку, и постараюсь убедить их в том, что потерпевший находится в абсолютно здравом уме. Помнится, я еще добавил, что настала пора предупредить местных жителей о грозящей им со стороны чудовищ опасности. В этот критический момент я уже совершенно не сомневался в истинности всего того, о чем рассказывал и догадывался Эйкли, хотя и относил казус с неудавшимся фотографированием мертвого чудовища на счет какой-то допущенной Эйкли оплошности и считал, что загадки природы здесь ни при чем.

V

Субботним вечером восьмого сентября – очевидно, разминувшись с моим бессвязным посланием, – прибыло еще одно письмо Эйкли, на удивление отличавшееся от предыдущего: оно было аккуратно отпечатано на машинке и исполнено умиротворенного спокойствия. Оно поразило меня уверенностью тона, а также содержавшимся в нем приглашением приехать; последнее, должно быть, явилось следствием коренного перелома в кошмарной драме, разыгравшейся в горной глуши. И снова привожу содержание письма по памяти – мне хочется, причем не без основания, как можно точнее передать оттенки его стиля. На конверте стоял почтовый штемпель «Беллоуз-Фолз», а подпись, так же как и текст, была отстукана на машинке – так часто поступают начинающие. Однако сам текст был отпечатан на редкость аккуратно для новичка; поэтому я решил, что Эйкли занимался этим и раньше – например, в колледже. Не скрою – письмо принесло мне большое облегчение, однако к этому чувству примешивалось еще и некоторое беспокойство. Я убедился, что Эйкли рассказывал о творившихся вокруг него ужасах, находясь в здравом уме, – но в здравом ли уме он теперь, когда утверждает, что эти ужасы кончились? Он постоянно твердил об «улучшении отношений» – что бы это могло значить? Все в этом письме оказывалось полной противоположностью его предыдущим заключениям! Перейдем, однако, собственно к тексту, старательно записанному под диктовку моей памяти, на которую, говорю без ложной скромности, у меня до сих пор не было оснований жаловаться.