Шепчущие - [23]

В комнате пахло духами моей погибшей жены, и я знал – это предупреждение.

Глава 6

Я припарковался в терминале залива Каско-Бей, когда почтовое судно отправлялось в утренний рейс; с дюжину пассажиров, по большей части туристы, смотрели на отступающую пристань и суету, рыболовецкие лодки и паромы. Почтовое судно было неотъемлемой частью обыденной жизни залива и, совершая по два рейса в день, связывало Большую землю с Литл-Даймонд, Грейт-Даймонд и Даймонд-Коув, Лонг-Айлендом, Клифф-Айлендом и Пикс-Айлендом, с Грейт-Чебиг, самым крупным из островов Каско-Бей, а также с Датч-Айлендом, или Заповедником, самым дальним из Календарных островов[10]. Почтовое судно – способ сообщения не только между живущими морем и живущими на море, но также и между обитателями многочисленных форпостов Каско-Бей.

Сам вид почтового парохода неизменно вызывал что-то вроде ностальгии. Он принадлежал, казалось, другой эпохе, одним лишь видом вызывая в воображении свои прежние инкарнации и напоминая о важности подобной связи в те времена, когда путешествия между островами и материком были не так легки. Пароход доставлял не только письма, посылки и грузы, но также и новости. Мой дед, отец моей матери, взял меня как-то на один из почтовых рейсов, когда мы с матерью вернулись в Мэн после смерти отца, когда мы бежали на север от расползавшегося кровавого пятна. Помню, я тогда подумал, что хорошо бы навсегда покинуть материк и поселиться на одном из этих островов, чтобы кровь растворилась в волнах, когда дойдет до побережья и начнет стекать в море. Оглядываясь назад, я понимаю, что всегда бежал: от отцовского наследия, от смерти Сьюзен и Дженнифер, моей жены и ребенка, и, наконец, от себя самого.

Но теперь я остановился.

«Парусный мастер» был, если уж называть вещи своими именами, обычной дырой, одним из последних старых береговых баров Портленда, что открывались в расчете на ловцов лобстеров, портовых рабочих и всех тех, кто добывал средства к существованию на темной стороне города. Бар появился там задолго до того, как кому-то пришла в голову мысль, что туристы, возможно, были бы не прочь проводить какое-то время на набережной, но когда эти самые туристы в конце концов появились, «Парусный мастер» они предпочитали обходить стороной. Так сторонятся разлегшегося на улице пса – шерсть не скрывает шрамы от былых схваток; пасть, даже в дреме, приоткрыта в оскале, и видно пожелтевшие клыки; слезящиеся глаза полуприкрыты – от него так и несет затаенной угрозой и перспективой лишиться пальца или чего посущественнее, если случайному прохожему вздумается по неосторожности погладить его. Даже название на висевшей снаружи вывеске едва различимо – краска давно стерлась, а обновить ее никто не спешит. Те, кому нужно, сами знали, где найти бар, – к числу таковых относились местные да определенного типа новички, не озабоченные хорошей кухней, равнодушные к маякам и далекие от ностальгических мыслей о почтовых пароходах и островитянах. Эти отыскивали «Парусный мастер» чутьем и, поцапавшись с другими псами, и получали свое место.

«Парусный мастер» был единственным все еще работавшим на пристани заведением; другие стояли с заколоченными окнами и с замками на дверях, за которыми давно не осталось ничего, что можно было бы украсть. Проникший в них рисковал провалиться сквозь пол в холодную воду, потому что все эти строения, как и сама пристань, гнили и погружались в море. Чудом представлялось уже то, что «Парусный мастер» не рухнул давным-давно; более крепкий и прочный с виду, он покоился на тех же, что и соседи, ненадежных сваях.

Так что посещению бара сопутствовало ощущение опасности сразу отовсюду, и перспектива утонуть в бухте из-за неверного шага и прогнившей половицы представлялась проблемой относительно меньшей в сравнении с более явной угрозой физического насилия, серьезного или не очень, со стороны кого-либо из посетителей. В последнее время даже ловцы лобстеров захаживали в «Парусный мастер» нечасто, а тех, что все же приходили, интересовал не столько промысел, сколько выпивка – пили упорно, пока потребленная жидкость не начинала вытекать из ушей. Ловцами они назывались только по привычке, поскольку те, кто попадал в «Парусный мастер», уже давно смирились с фактом, что времена, когда они были полезными членами общества, вкалывавшими за достойную плату, остались в прошлом. Людей сюда заносило в тот момент, когда больше пойти было некуда, когда единственным концом виделись похороны с присутствием тех, кто знал тебя лишь по месту в баре и привычной выпивке, тех, кто, провожая тебя в последний путь, равно скорбели и о собственной жизни. Бар вроде «Парусного мастера» есть едва ли не в каждом прибрежном городке; об утраченном чаще вспоминают именно в таких заведениях, чем в поредевшем семейном кругу. В этом смысле «Парусный мастер» был – как буквально, так и фигурально – вполне подходящим местом для заканчивающих земной путь, поскольку на борту корабля именно мастер зашивал умершего в парусину и перед тем, как сделать последний стежок, колол его иглой в нос, дабы удостовериться, что бедняга и впрямь отдал концы. В баре к таким мерам не прибегали; его завсегдатаи упивались до смерти, так что когда клиент переставал заказывать выпивку, то был верный знак, что своей цели он достиг.