Шенна - [54]

.

Кормак сидел в карете рядом с Сайв. Он не надел никаких украшений и выглядел как обычно. Это был все тот же пристав. Все так же высокомерно скривлен рот, и щеки такие же, и толстая шея, и сопел и отдувался он так же, как в тот день, когда пришел брать плату с вдовы. Только теперь отдувался он тяжелее прежнего.

Карета остановилась у дома Диармада Седого. Сам Диармад стоял в дверях, подпирая плечами косяк. Сайв выпрыгнула из кареты и кинулась к нему.

– Ох! – воскликнула она. – Да что же с тобой приключилось-то! – И, обнимая его руками за шею, несколько раз поцеловала. – Ой, отец! – вскрикнула она. – Кожа да кости! Что же с тобою стряслось?!

– Простуда прохватила, телушечка моя, и пристала ко мне немножко надольше, чем я ожидал.

– Простуда пристала! – сказала Сайв. – Не простуда, а тяжелая болезнь к тебе пристала, а коли не так, не был бы ты в таком виде! Гляди, – сказала она, – одежда-то на тебе мешком висит. Что с ним стряслось, Пайлш? – спросила она старуху.

– Он только что перенес лихорадку, дай Бог здоровья всем, где говорят такое слово, – отвечала Пайлш.

– Лихорадка! – воскликнула Сайв. – Спаси нас, Царь Славы! Да что ж ты за человек такой и что ж за беда с тобой приключилась, раз ты такую болезнь подцепил без всякой нужды и надобности? Странно сказать, вот нельзя человеку даже из дома уйти ненадолго и оставить тебя на хозяйстве, чтоб ты не взял и не подцепил какую-нибудь дурацкую лихорадку. Ну погляди теперь, на кого ты похож! – И Сайв ударилась в слезы.

Следом за ней вошел Кормак.

– Воистину, Диармад, – сказал он, – ты хорошо перенес болезнь. На удивление хорошо, точно тебе говорю. У меня не было ни страхов, ни серьезных опасений насчет твоего выздоровления, однако я не думал, что ты так скоро выкарабкаешься. Должно быть, сердце у тебя очень сильное и здоровое, если ты уж до того крепок, перенесши такое.

– Да ты и половины об этом не знаешь, Кормак, – ответил Диармад. – Несколько дней назад ко мне сюда явилась женщина, и ты представить себе не можешь, как она меня перепугала. Такого испуга я не знал с рождения, считая даже ночь ярмарки. Она едва ли не в лицо мне сказала, что Сайв убили где-то по дороге на Север и что она видела ее мертвой. Не случись так, что пришел священник, и не объясни он, что в словах ее нет никакого смысла, у меня бы, верно, разорвалось сердце.

– Да кто же она, однако, такая? – спросил Кормак.

– Вот уж честно, не знаю, кто она. Я ее и до этого в глаза не видел, и, скажу тебе, нет у меня никакого желания увидать ее снова. Необычнее той женщины я отродясь не встречал.

– А что у нее был за вид, у этой женщины?

– Скверный вид, точно тебе говорю. Такой, как у грубой, корявой, костлявой карги, к тому же одноглазой, и рот у нее с одной стороны съехал почти на ухо, с позволения сказать.

– Есть у меня такая на примете, – сказал Кормак. – Вид у нее скверный, это ты точно подметил. Это ведь я выбил ей глаз и оставил такую отметину.

– Ты? – спросил Диармад.

– Вот именно что я. И сейчас расскажу тебе, как это было.

Было это, кажется мне, лет десять назад. Я как раз из Корка домой возвращался. Время стояло глухое, ночное, и проходил я поблизости от Сидоявленского моста. Я знал, что место это считают зачарованным[33], но ни страха, ни опасений на этот счет у меня не было. Я вообще не боюсь ничего такого, какой бы ни был на дворе час ночи, если занят я своим делом. Не могут духи тронуть того, кто при исполнении и сам с ними никак не связан, ни прямо, ни косвенно. Но когда человек по собственной воле, из чистого безрассудства идет в зачарованное место в неподходящее время, неудивительно, что ему всякое может привидеться. Так или иначе, краем глаза я, представь себе, заметил женщину, севшую на оглоблю с той стороны телеги, спиной ко мне. Как только я ее увидел, на меня прямо дурнота накатила, потому что место это пользовалось плохой славой. Но, что бы там ни накатило, длилось оно недолго. Скоро я ощутил что-то навроде человечьей руки, которая лезла мне за пазуху, – туда, где я держал несколько пенсов. И только почувствовал я ее, как сразу понял, что рука эта – живого смертного, и ухватил ее. Жилистая и сильная то рука была, с мощным развитым предплечьем. Она попыталась вырваться, но, скажу тебе, я сжимал и сжимал ее все сильней, и чем крепче мне удавалось ее сжимать, тем быстрее силы и бодрость духа возвращались ко мне. Уразумев, что вырываться бесполезно, женщина та затихла, однако лица ко мне не повернула. Когда она присмирела, пока я пытался прикинуть, кто же она такая, хватка моя мимовольно ослабла, рука соскользнула и женщина спрыгнула с телеги. Как раз когда она прыгала, одежда ее зацепилась за крюк или что-то вроде, и женщина опрокинулась. Как только она слетела на дорогу, ноги ее не удержали, а голова попала под колесо. Вот тут я и впрямь едва не лишился чувств. «Да у нее голова надвое раскололась!» – сказал я себе. Я тотчас же остановил лошадей. Тогда я был уверен, что женщина мертва, и всему, что произошло, кроме Бога у меня свидетелей не было. Я спрыгнул с телеги, и, пока обходил лошадь, женщина вскочила и кинулась через забор в рощу у дороги. «Ну, – сказал я себе, – хвала Царю Славы, вечная ему благодарность, – кто бы ты ни была, ты еще можешь выделывать такие штуки!»