Шенна - [14]

Закончивши две пары башмаков, хоть Шенна еще и не истратил кожу на первые два фунта, он пошел и взял кожи еще на два фунта, а потом и на четыре. А после взял двоих сапожников на дневную плату, а через какое-то время – еще двоих. Совсем скоро имя Шенны прославилось в родных местах качеством и дешевизной его башмаков, и к нему одному нанимались лучшие умельцы, потому что как раз он лучше всех кормил их и платил им. Именно к нему приходили самые богатые и благородные, чтобы купить башмаки, поскольку его башмаки были из наилучшего материала и ладнее прочих сработаны. Захаживали к нему бедняки, кому недоставало денег на обувку, потому что он давал им щедрые рассрочки надолго. А когда подступало время расплаты и они не платили, Шенна не был с ними жесток. Башмачники, кому не хватало денег на покупку кожи, тоже частенько заглядывали к нему и просили дать им немного взаймы, чтобы работать и зарабатывать, вместо того чтобы праздно сидеть без дела. Никто не опасался, что Шенна кому-нибудь откажет, и многие бедные сапожники, отягощенные большими семьями, остались бы без еды для ребят и без свиньи у дверей[9], если б не Шенна.

Когда Шенна шел на воскресную мессу, или на ярмарку, или на торг продавать башмаки, или в свободный день свой, многие являлись перед ним на дороге и, отведя его в сторону, говорили: «Прости, Шенна… Нашел бы я для тебя те два фунта, да мне не удалось продать свинью». Или: «Понятное дело, Шенна, совестно мне приходить к тебе с разговором, когда я из твоих денег и полпенни еще не собрал, но только сына моего свалил недуг, и тот пролежал целый день да еще двадцать, прежде чем миновала угроза, а мне на это время пришлось нанимать двух сиделок, чтоб за ним смотрели».

И так каждый жаловался ему о своем, но не бывало у Шенны для них другого ответа, кроме как «пустяки», или «такое дело булавки не стоит», или «отдашь в свое время». И, вот как есть, в свое-то время они и отдавали.

Только одному человеку Шенна отказал. Вольно ж ему в таком виде являться: в костюме из дорогой материи, плотный, крепкий, в добром здравии, отменно откормленный, руки гладкие, белые, гибкие, без единого следа работы и ремесла. И вот как он заговорил.

– Ясное дело, Шенна, – сказал он, – неловко мне и унизительно из-за того, что приходится являться сюда и просить денег у такого, как ты. Однако сто фунтов станут мне сейчас большим подспорьем, и из того, что я слышал, тебе не составит большого труда мне их дать. Ведь не каждый день такой человек, как я, будет приходить к тебе с просьбой.

– Очень жаль, но у меня для тебя нет сейчас подходящих ста фунтов.

Благородный человек замер и взглянул на Шенну. Конечно же, он никак не ожидал такого ответа. Смотрел на Шенну, будто на какую-нибудь диковинную зверушку. Шенна пристально глядел ему прямо в глаза. Люди говорили, что взгляд у Шенны становился довольно диким, стоило кому-нибудь его разозлить. И мало кому удавалось не съежиться. Благородный человек съежился. Упер взгляд в землю, а затем перевел его на дверь, и вскоре снова посмотрел на Шенну, и тогда Шенна усмехнулся.

– Ну, – сказал благородный человек, – пожалуй, и пятидесяти фунтов хватит.

– Очень жаль, – сказал Шенна, – что у меня нет для тебя подходящих пятидесяти фунтов.

Это сбило с благородного человека всю спесь.

– Дай мне десять фунтов, – сказал он.

– Не получишь, – ответил Шенна.

– Да не откажешь же ты мне в одном-единственном фунте, – сказал тот.

– И этого тебе не получить, – сказал Шенна.

– Послушай, Шенна, – сказал благородный человек. – Всякий знает, что я еды не ел и питья не пил со вчерашнего утра. Большое благодеяние сотворишь, коли дашь мне что-нибудь поесть.

Тогда глаза Шенны полыхнули тем самым взглядом, и он, вытянув руку, указал пальцем на дверь.

– Ступай своей дорогой, – сказал он, – праздный проходимец!

И тот чуть было не вылетел за дверь.

ШИЛА: Но послушай, Пегь, отчего же, интересно знать, у Шенны появился такой дурной взгляд? Уж конечно, так было не всегда.

ПЕГЬ: Вот как раз это и удивляло всех соседей.

Они почувствовали, что Шенна очень сильно изменился и разумом, и характером. Редко когда разговаривал он, только если с ним заговаривали, а не улыбался больше совсем. Он то и дело шумно вздыхал, и люди уже не помнили, когда последний раз слышали, чтобы он пел «Ведьму ворсистую». За работою в кругу мужчин от него ничего не было слышно с утра до вечера, кроме глубокого тяжкого дыхания, мерного стука молоточка да скрипа продеваемой вощеной нити. Сапожники, глядя на то, как упорно он работает, думали, что его обуяла жадность к деньгам. Но потом они стали удивляться, отчего же он так легко расстается с деньгами и ссужает людям, у которых никогда не будет возможности расплатиться, и дает им деньги без залога, без расписки. Если он не говорил, то и они не разговаривали; так ничего и не было слышно, кроме тяжкого дыхания, стука молоточков да скрипа продеваемой вощеной нити. Посмотришь на них – так можно подумать, что они работают на спор. Люди, проходя мимо этого дома, останавливались и прислушивались к звукам из мастерской. А потом, когда снова отправлялись по своим делам, говорили друг другу: «Ничего удивительного, что у Шенны водятся деньги! Никогда еще не видели мастеров, которые так усердно работают. И кормит он их хорошо, и хорошо им платит, но, хоть и так, трудиться он их заставляет, как мало кто».