Шеломянь - [4]

Но Ярило не виноват, он мог не понимать происходившего. Весной Ярило покидал мир мертвых, и переход в мир живых был испытанием даже для бога. А вот человечишка, приносивший жертву, должен был понимать, что для нее годится, а что нет. Человечишка обязан заплатить, и у Перуна хватит власти, чтобы это произошло.

* * *

Уже наступило лето, а судьба Киева так и не определилась. Противники не решались сойтись в решающей сече и решить свои проблемы если не раз и навсегда, то хотя бы на несколько лет. Мономашичи закрылись за крепостными стенами, рассчитывая отсидеться до лучших времен. Ольговичи перекрыли все дороги из Киева и его окрестностей и тоже ждали перемен.

Часть войска Ольговичей стояла близ Вышгорода, что в часе конного пути к северу от Киева. Русскими воинами командовал князь Игорь; под его началом были северцы и куряне, а также новгородские ушкуйники, увязавшиеся в поход в надежде на легкую и богатую добычу. Даже после погрома, устроенного владимирским князем Андреем Боголюбским больше десяти лет назад, Киев оставался одним из наиболее привлекательных для грабежа русских городов.

Рядом с палатками и шатрами русского войска стояли вежи союзников-половцев. В виду стен Вышгорода, вызывая бессильную ярость прятавшегося за ними князя Давыда Ростиславича, расположил юрты Кобяк, хан Белой Кумании, которую на Руси называли Лукоморьем.

Вокруг лагеря Кобяка его воины накрепко сцепили между собой огромные шестиколесные повозки, на которых в походах перевозились юрты и оружие, тем самым превратив свое пристанище в неуязвимую крепость.

Неподалеку раскинулся не менее тщательно укрепленный лагерь Кончака, хана Черной Кумании. Десять лет назад черниговское войско, в котором был тогда еще мало что повидавший Игорь, разбило отряд Кончака, а сам он угодил в руки русских дружинников. Хана отпустили под честное слово, взяв обещание не нападать на владения Ольговичей и предоставить в случае необходимости военную помощь. Пришло время исполнять слово.

Это была странная осада. По Днепру продолжали плыть купеческие корабли, снабжая Киев всем необходимым, ворота пригородных княжеских замков Вышгорода и Белгорода, где отсиживался виновник усобицы князь Рюрик Ростиславич, часто открывались, впуская и выпуская торговцев и гонцов. Киев жил обыденной жизнью, но чем-то это напоминало пир во время чумы. Ждали, чем закончится противостояние, от этого зависело, будут ли грабить, и если да – то как. Киевские бояре, как люди наиболее заинтересованные в отсрочке грабежа, загнали не одного коня, пытаясь уговорить противников решить дело к обоюдному согласию.

Все испортил князь Мстислав Владимирович. То ли славы воинской захотелось, то ли охальники-половцы вывели князя из себя своими выкриками от крепостного рва, но однажды после полудня, когда солнце особенно жарит, а о прохладе думаешь как о чем-то несбыточном, он вывел свою дружину на бой. Остроконечные шлемы вобрали в себя весь жар солнца и в мгновение стали орудиями пытки, кольчуги и пластинчатые панцири словно сжались от тепла и душили своих хозяев, истекающих потом и проклинающих вполголоса князя Мстислава за несдержанность, а то и глупость. Кто же, если он в своем уме, воюет при такой жаре?

Первый удар пришелся по вежам Кобяка. Половцы, признаться, несколько опешили от происходившего, а Кобяк опасался ловушки. Легковооруженные половецкие разъезды осыпали киевлян половодьем стрел. Дружинники князя Мстислава, кони которых и так с трудом переносили жару и тяжесть наездника в доспехах, часто не в состоянии были увернуться и падали, заливая тоскующую по влаге землю своей кровью.

Вторая волна стрел встретила киевские полки уже у половецких веж. Лучники, скрытые ободьями гигантских колес, были незаметны для противника, а войлочные навесы предохраняли как от солнца, так и от случайных стрел. Мстислав Трепольский что-то кричал, пытаясь сохранить контроль над своим войском, но все было уже бессмысленно. Войска не было, на его месте оказалось стадо, ведомое на бойню.

Мясниками стать подрядились подоспевшие дружинники Игоря. Удар с фланга смял тех, кто еще пытался сопротивляться, и началось бегство. Дружинники Игоря и половцы Кобяка убрали мечи и сабли и сняли с седел арканы.

В плен угодило почти две сотни человек.

И, как мухи на навоз, в половецкий лагерь тотчас потянулись арабы-работорговцы, а только за ними – киевляне, для выкупа попавших в беду домочадцев. Особое веселье у победителей вызывали сцены, когда родные пленника начинали торговаться с работорговцами, желавшими заполучить хороший товар на рынки Дамаска и Багдада.

После того как известие о поражении Мстислава достигло Киева, в городе началась паника. Об обороне думали мало, в основном о бегстве. Первыми, разумеется, сбежали наиболее родовитые и богатые, кто в загородные вотчины, кто в Белгород, к Рюрику.

Но трусами все же оказались не все. Тысяцкий князя Мстислава Лазарь носился на взмыленном от жары и долгой скачки коне по лугам у Вышгорода, собирая с помощью плети и поминания чьей-то матери остатки разбитых полков. Мелькали в потоке беглецов золоченые шлемы воевод, слышались надрывные до отчаяния приказы остановить коней. Удивительно, но это факт, зафиксированный в летописях, – ни один из Мономашичей не остался со своей дружиной. Кто панически бежал по примеру Мстислава, кто приказал закрывать ворота и не пустил возвращавшиеся остатки войска.