Шёл разведчик по войне - [72]

Протёр глаза, выбрался из норы. Затолкал сено обратно, вбивая как можно плотнее, чтобы мыши не особенно лезли и осталось его вне стога как можно меньше — люди это сено не для баловства, для дела косили. Из оставшегося сделал жгут, поджёг, положил немного снежку в банку, чтоб не подгорало и побольше еды было, разогрел рыбу. Поел, растопил в банке снежку, вымыл руки. И на лице кожа запросила мытья. Это хороший признак. В блокадном Ленинграде так и смотрели: если у человека в ноздрях сажа, на щеках разводы копоти, а руки в грязи, будто в перчатках — этот человек уже смерти сдался и дней его жизни осталось, вряд ли больше, чем пальцев на руках. Натопил ещё банку воды, омыл лицо. Хорошенько вытерся и плотно застегнувшись, пурга ещё не набрала силу, но уже разыгрывалась всерьёз, направился к линии фронта.

По пути спрятал фляжку и в условленном месте оставил нижнюю часть еловой шишки — теперь уже последний контрольный сигнал до перехода линии фронта.

Фронт перешёл благополучно по «тропе» недалеко от Белоострова. «Тропа» старая, много раз хоженная и финские солдаты его знали. Спросили как тётушки поживают, постращали: «не ходи туда, а то русский тебя пук — пук, застрелит». Наказали впредь аккуратней с горок кататься, чтоб лба больше не расшибать, да подкормили и с собой дали немножко еды. А на прощанье попросили посмотреть, что и как у русских.

Осенью 1941 года с Мишей казус на этой «тропе» приключился. Прошёл туда и обратно и опять туда. Когда возвращался, стойких морозов ещё не было, но заморозки уже прихватывали. И выйдя из лесу неподалеку от Дибунов, оторопел: поляна, по которой он уже трижды прошёл была покрыта инеем, но не сплошь, а в горошек, в шахматном порядке. Мины. А тропинка, по которой ходил он, и которую протаривали солдаты укрепрайона в течение, по крайней мере, двух месяцев, произвольно петляла меж горошин, к счастью, не задевая ни одной из них.

Угодил в «окно» в расписании, ближайший поезд из Дибунов в Ленинград только через три с лишним часа.

Пережидать время и прятаться от пурги пошёл к знакомым, к ротному старшине укрепрайона Ивану Сергеевичу Быстрову и его жене Павле Васильевне, которые жили недалеко от станции.

Павла Васильевна из — за отсутствия муки разминала в тесто размоченные макароны, собиралась испечь вечером немножко оладышков. Сегодня у них семейный праздник, годовщина совместной жизни. Дочка спала, а сын их, маленький Сергунька, всё норовил забраться руками в миску и помочь маме месить тесто. Павла Васильевна тут же поручила Сергуньку Мишиным заботам.

— Мишенька, займись с ним. Совсем, проказник, не даёт ничего делать.

Рассказала, что Иван Сергеевич сейчас на службе, сегодня он дежурит и придёт только завтра утром. Но вечером, хоть на несколько минут обещал забежать, всё — таки праздник. Дочка приболела, раскашлялась, рассопливилась, вот, напоила её чаем с малиной и в постель уложила. Кто спит, тот выздоравливает. А на прошлой неделе у Ивана Сергеевича неприятность на службе была, в особый отдел вызывали. В воскресенье на обед солдатам на третье кисель был и блины, по два блина на довольствующегося. Когда всем раздали, осталось ещё четыре блинчика. Как их разделишь на шестьдесят с лишним ртов? Ну Иван Сергеевич и предложил — разыграйте эти лишние блинчики по жребию, кому выпадет, те и съедят. Солдаты согласились, разыграли и съели. А на следующий день его в особый отдел вызвали.

— Ты что это, Быстров, — спрашивают, — довольствие личному составу не по норме, а по жребию выдаёшь?

Донёс какой — то паскудник. Ну, Иван Сергеевич объяснил, как дело было, на том разбирательство и закончилось. Замечание только сделали: излишки обязан был обратно сдать. Да разве ж это командир, если у своего солдата кусок отнимет, а интенданту отнесёт? Они и сами это понимают, а всё равно, неприятно.

— Хорошего мало при такой строгости контроля за продуктами, — поддержал её неудовольствие Миша.

— Наверно кто — то из тех, кому не досталось, донёс. И сомневаться нечего. Из зависти.

— Скорее всего так, — а про себя подумал: «До чего вы наивные люди. Война ведь не шутки. И немцы с финнами не дураки, сложа руки не сидят, пытаются выявить слабых солдат и склонить их на свою сторону. Как тут можно нашим свои части без надзора оставить? Естественно, ведётся наблюдение и информация куда надо обо всём поступает». Но говорить ничего не стал: им этого знать не полагается.

Закончив месить, Павла Васильевна влила в тесто сухие дрожжи растворённые в белом фаянсовом бокале с заглавными красными буквами РККА на боку и отбитой ручкой.

— Иван Сергеевич лучше любит дрожжевые, чем на соде, — брови подняла и головой несколько вбок и вниз повела, важный семейный секрет сообщила о любви Ивана Сергеевича к дрожжевым оладьям.

Закрыла, обернула миску тряпкой и поставила на табуретку возле тёплой плиты.

— Дрожжи плохие, только к вечеру тесто подойдёт. Ну ничего, потерпите немножко, а там Иван Сергеевич забежит, чайку попьём с оладышками. А чай с молоком пить будем. Иван Сергеевич вчера принёс немножко, на базаре в Лесном на хлеб выменял. За пол — литра молока шестьсот грамм хлеба отдал. Не мало. Но, что правда то правда, молоко натуральное и налито не по казенному, а по совести, под самую пробку, — вымыла руки, вытерла передником. — Ну давай, теперь голову твою раненую посмотрим.