Шёл разведчик по войне - [54]

— Да Сашка — печник придумал так про него говорить, — без задней мысли ответила Надежда.

Придумал или научили? Это ещё надо выяснить.

Случайно ли обмолвился Сашка, или понадеялся, что не услышат сказанные слова те уши, которым их слышать не предназначалось, или иная какая причина была, теперь уже не спросишь. Но стоила та обмолвка ему жизни. И хорошо разработанное мероприятие загубил. Из-за одного неосторожного слова.

А отлажено всё было хорошо, можно сказать, идеально.

На склоне горы у железнодорожной станции во время боя сгорела усадьба, осталась от нее только русская печка. Хозяин со старшим сыном воевал в Красной Армии, хозяйка с меньшими детьми эвакуировалась, когда подходили немцы. Сашка под легендой бездомного сироты поселился в этой печке и жил в ней с конца марта и до самого ареста. В боковине печки выбил кирпичи, якобы окошко для света и свежего воздуха, и сквозь эту амбразуру станция перед ним как в кинотеатре на экране из первого ряда. В бинокль же и номера вагонов спокойно читать можно. А что бы блики от линз бинокля его не выдали, окошко завесил фрамугой с уцелевшим стеклом. Если и мелькнёт что, так и объяснять нечего: качнулась фрамуга и от неё солнышко отразилось.

Станция была хоть и не маленькая, шесть путей, но тихая, в сторонке от основных военных направлений. Этим пользовались фашисты, сгоняли сюда на дневной отстой литерные поезда, которые по соображениям секретности передвигались только ночью. Сгоняли под недремлющее Сашкино око. Да иногда на крайнем, пятом пути, где была эстакада, танки, дальнобойные орудия и иную технику на платформы грузили.

Печка, если не считать вынутых Сашкой кирпичей была в относительной исправности, хотя и дымила, но тяга была сносная и тепло она держала. В прохладные дни снимал фрамугу, вставлял кирпичи на место и топил её, но не сильно, только чтоб кирпичи прогрелись и вёл наблюдение, можно сказать, в полном комфорте: Сашка лежит в тёплой печи, а разведка идёт. Хотя по началу весной и потом ближе к осени, иногда и в летнее ненастье, приходилось ему ночью вставать, чтоб протопить своё холодеющее жилище.

Раз печка топится, значит дрова нужны, прекрасная «прикрышка» уходить из деревни в лес в любое время, закладывать в тайник собранные сведения.

По — немецки Сашка говорил прекрасно, у них в квартире жила немка — антифашистка Хайдрун, или сокращённо Хайди, бежавшая в тридцать пятом году от Гитлера. Она гордилась своим именем, тем, что оно очень старинное и очень редкое. И Сашка с ней, Миша сам слышал когда забегал к Сашке, по — немецки как два фрица горготали. Пробовал и Миша поучиться у Хайдрун немецкому, но язык у него не пошёл и кое — как одолев десяток фраз да два или три десятка слов он оставил эти мучения.

Постепенно охрана к Сашке привыкла и на станцию он ходил почти во всякое время. Солдаты из эшелонов подкармливали его, частенько подшучивали. Иногда безобидно, случалось и зло. Один козёл баварский в кашу ему битого стекла подсыпал. Шутка, к счастью, оказалась не смертельной, проглотить Сашка не успел, однако рот порезал. Но самое главное для него — относились к нему без настороженности. В тылу, пусть в неглубоком, но всё же в тылу, и в стороне от основных военных дорог солдатам хотелось расслабиться и бдительность их притуплялась.

Из разговоров узнавал номера или названия воинских частей, пункты отправления, предполагаемые маршруты движения и пункты назначения, уточнял характер грузов, а иногда тактико — технические данные перевозимой новой техники и вооружения.

Это было большой удачей для разведки. Сашку берегли и ни на какие иные мероприятия не отвлекали, даже в тех случаях, когда неделями на отстой не заходил ни один эшелон.

Почти полгода прожил Сашка — печник, как прозвали его тамошние жители, возле станции и всё это время наше командование получало своевременную информацию о передвижении литерных эшелонов через неё, о подробной характеристике их грузов, вплоть до номеров вагонов.

Выследили Сашку и взяли в лесу при закладке в тайник собранной информации. Допрашивать начали сразу же, но молчал Сашка. Избитого забросили в кузов машины и под конвоем повезли в гестапо. Ясное дело, не на чай с печеньями, а на смерть с мученьями.

Остановилась машина на обочине узкого просёлка, пропустить танковую колонну, что на станцию, на погрузку шла. Приподнялся Сашка, попить попросил. Немец отвернулся фляжку отстегнуть, не откажешь, коль приказано живым привезти. А Сашка маханул через борт и ласточкой под гусеницу встречного танка полетел.

Оставленная немцами засада у тайника ничего им не дала — взяли Сашку прямо на тайнике и контрольного сигнала, что тайник заложен и можно вынимать, он не оставил.

Предателя того, что Сашку выдал, партизаны потом выследили и расстреляли. Поплатился, сволочь!

Только Сашку теперь уже не вернёшь.

До Дроздовки и саму деревню Микко прошёл быстро, не останавливаясь, но за деревней, с того места, где началось обилие танковых следов, разыгрался. То строил из комков снега на отвале дороги крепости и штурмовал их, разбивая построенное, то катался с придорожных склонов, и по кем — то накатанной лыжне, и сам прокладывал лыжню по целине, и небольшие трамплины строил. За это время мимо него, по шоссе и просёлкам не менее десяти раз прошёл танк. Один и тот же, по внешним признакам видно. Но шума в лесу — словно танков там было не мерянное количество. Дважды проезжали мотоциклетные патрули и один раз прошёл парный пеший.