Шёл разведчик по войне - [13]

Похоже, тут другое… Видно, чувствуют шевеление в наших войсках, а достоверных фактов мало, разобраться в чём дело не могут. Вот и ловят каждое слово с той стороны. Значит, схема была такая: из окопа или из первого блиндажа сообщили, а представитель из отдела 1Ц пришёл, чтоб сразу два дела сделать: меня проверить и информацию, какую удастся, снять. Так что, пока… тьфу, тьфу, тьфу… Похоже, всё идёт удачно». И не удержался, кольнул обера. «Посты ему на карте покажи… А с какой целью про карту спрашиваешь? Меня проверяешь? Или самим узнать кишка тонка?»

Опять улыбнулся, вспомнил, как в прошлом году осенью, когда Владимир Семёнович велел ему аккуратненько передать немцам информацию о том, что с берега Невы, от Невской Дубровки ушла понтонная часть, он, вообразив невесть что, сказал об этом Валерию Борисовичу. Валерий Борисович подтвердил, что действительно оттуда убыл инженерный батальон, сведения об этом обязательно нужно передать немцам и желательно добавить, что по разговорам солдат, направляются они в сторону Усть — Тосно. Не точно, точно ему знать не откуда, но вроде бы туда.

Миша потом глаза стыдился на Владимира Семёновича поднять, неловко было за свое подозрение.

А в Невской Дубровке у него крёстная, тётя Василиса живёт.

Одно лето, когда мамина мама, баба Аксинья или кратко Бабаксинья, к которой Мишу всегда отправляли на лето, занемогла, сделали ей операцию аппендицита, Миша остаток каникул доживал в Невской Дубровке у крёстной Василисы и её мужа дяди Макара, шестым ребёнком.

Крёстная прихрамывала, ещё совсем молоденькой девчонкой упала с лошади и что — то в ноге повредила. Первое время ступить на ногу не могла, свозили её к деревенскому костоправу, костоправ ногу на место поставил и она пошла, но хромота осталась.

Когда дубровские пчеловоды начали качать меды, крёстная напекла пышных шанежек, часть их уложила в тарелку, перевязала платком и пошли они к дяде Григорию и тёте Лукерье.

Дядя Григорий и крёстная сели покалякать о житье — бытье, о прошедшем сенокосе, о видах на урожай картошки и иной огородины, а тётя Луша, жена дяди Григория, не покидая, впрочем, совместного с мужем и подругой разговора, налила полную миску, чуть не до краёв, светло-жёлтого, тягучего, янтарем отливающего на солнце, ароматного и уже на один только взгляд вкусного мёда. У Миши слюны полон рот набежал, жидкий мёд редко ему приходилось кушать, а он его очень любил. И поставила другую миску, с нарезанными на прямоугольники сотами, налила большую кружку молока и рядом крынку оставила: мало будет, наливай сам сколько хочешь. Это ж какое лакомство!

Дядя Григорий ласково посмотрел на растерявшегося перед таким богатством Мишу, погладил по голове и певучим баритоном подбодрил.

— Кушай, сынку, кушай.

Крёстная развязала узлы, высвободила шаньги и подвинула тарелку Мише.

— Кушай, Мишенька, у дяди Гриши хороший медок.

— Бог дал, мэд в этом году есть, — согласился дядя Григорий.

Однако через некоторое время она с тревогой стала посматривать на крестника.

— Мишенька, ты много — то не ешь….

— Та нэхай. Разнотравье дюже полезьний для здоровья мэд, в нём вреда нэма. Кушай, дитятко, кушай, — вступился дядя Григорий за мальчика.

— Не переел бы, а то плохо станет, — объяснила своё волнение крёстная.

— Тай ти шо, Васылина… Дытына бильш чим трэба, николи нэ зъист.

Но либо дядя Григорий был слишком большим оптимистом по части Мишиного аппетита, либо Миша чересчур усердным едоком. Плохо ему не стало, однако мимо принесённого от дяди Григория трёхлитрового бидона мёда потом целую неделю ходил с полным равнодушием, а в первый день даже отворачивался, особенно, когда «макарята», так звала крёстная пятерых своих чадушек, усердно лопотали ложками в миске с мёдом, да подначивали младшую Полинку, воображавшую за столом в новой бежевой майке с узкими лямками из чёрных ленточек.

— Полин, ты мёд — то на шаньгу намазывай.

— Ага, я намазываю, — рдела Полина и от мёда и от заботы старших братьев.

— Ты намазывай, Полина, намазывай.

— Да намазываю я, намазываю.

— Нет, Полина, ты накладываешь. А медок — то нужно намазывать.

— А ну вас, за собой следите. Отстаньте, — и продолжала по — своему.

Братья на тот случай отстали, но после, стоило Полине в чём — то оплошать, кто — нибудь из «макарят» тотчас объявлял ей разницу между обильным вкушением мёда и серьёзной работой.

— Да — а, Полина. Это тебе не мёд на шаньгу накладывать.

Сейчас на месте дома дяди Григория и тёти Луши угли да обгоревшие деревяшки и когда был там Миша, пахло не мёдом, а залитым костром, дымом, мокрыми головешками да сырой золой. Разбомбили фашисты проклятые дом дяди Григория. И пасека тоже сгорела.

— Ну, падлы, будет вам! — Пообещал Микко фашистам.

У крёстной хозяйство сохранилось. И дом, и огород, и корова. Хлеба, как всем, недоставало, но за счёт усадьбы держались, голодные не сидели. По весне на поля ходили, вытаявшую картошку собирали и делали из неё «тырники». Картошку мыли, клали под донце, а на донце камни, отжимали мерзлотную влагу, сероватую и пузырчатую. Стёкшую жидкость отдавали корове, отжатую картошку толкли и пекли лепёшки. А если ещё и посолить удавалось, то вполне съедобно было.