Щупальца спрута - [4]

– Николаич, мы после работы. Чисто по сто грамм, не больше. Чем хочешь, могу поклясться.

На что Алексеев строго заметил:

– После работы можешь выпить дома или в ресторане. Как ты говоришь, по сто грамм, но не в рабочем кабинете. И нелишне напомнить всем, – обвел майор строгим взглядом лица оперативников и сказал особенно подчеркнуто: – Оперативник должен быть всегда трезв, как стеклышко. Потому что в любое время его могут вызвать на работу. Вот Кручинин пришел, а водочкой попахивает. А ему сейчас, между прочим, будут задавать вопросы. Очень серьезные, причем. И он будет дышать на них перегаром. Думаю, Ванькову, это не понравится. А достанется в первую очередь, заметьте, не Кручинину, а мне, майору Алексееву.

Слушая Алексеева, Стас нисколько не смутился. За свой поступок, если он будет признан, как приведший к гибели Голикова, он постарается ответить сам. И напрасно тут Алексеев плачется. Он постарался припомнить детали вечера, когда они сидели с Володькой Голиковым вот за этим самым столом. Стас распечатал бутылку «смирновки». Предложил Голикову уговорить ее, но тот выпил всего сто грамм, категорично заявив, что больше не будет. Стас набиваться не стал и забрал бутылку домой. Больше к ней, не прикоснувшись даже за ужином. И как, оказалось, поступил очень правильно.

– Я, конечно, извиняюсь, что встреваю, – заговорил вдруг эксперт Тутмин, считая своим долгом дать разъяснения, – но, полагаю, Голиков выпил не сто грамм, а намного больше. Вскрытие покажет, сколько он влил в себя. Но ручаюсь, сто граммами тут не обошлось.

– Слышал? – спросил Алексеев у Кручинина.

Но Стас Кручинин проявлял завидное упрямство, которое свойственно операм, и которое очень не нравилось Алексееву.

– Не мог Голиков выпить больше, – стоял Стас на своем, раздражая майора.

– Что, значит, не мог? – майор покраснел лицом. – Тебе авторитетный человек заявляет. Эксперт. Ты что же, не веришь Тутмину?

– Да причем тут, веришь, не веришь, – обиделся Стас. – Это все абстрактно. Я привык опираться на факты. А они таковы: я купил бутылку водки. Предложил Голикову выпить.

Алексеев смотрел на Стаса настороженно, как бы стараясь угадать, где в его словах, правда, а где ложь. Спросил:

– И что?

– А то. Я же говорю, мы выпили ровно по сто грамм. После чего я ушел.

Получалась какая-то неувязка, и майор Алексеев посчитал своим долгом разобраться в ней, чтобы не выглядеть в глазах полковника Рокотова беспомощным в противоборстве с подчиненным. Взглянув на капитана Тутмина, майор Алексеев хмуро заключил:

– Значит, ты ушел. И после твоего ухода, Голиков сбегал в магазин за водкой.

На этот счет Стас ничего вразумительного ответить не мог и только развел руками.

– Ну, уж не знаю.

– Конечно, ведь тебя не было? – прозвучало со скрытой насмешкой, которая предназначалась именно капитану Кручинину.

Наверное, майор Алексеев ожидал от Кручинина грубости, что, конечно же, в присутствие начальника управления неизбежно бы привело к получению капитаном выговорешника. Но Стас поступил достойно. Он промолчал. Зато, как выяснилось, Алексеев был не намерен молчать.

– Сержант, дежуривший на входе, утверждает, что капитан Голиков никуда не выходил. Значит, все это время он был тут, в кабинете, – сказал майор, ожидая, что на это ему ответит капитан.

У Стаса сразу закралась мысль, будто Алексеев его в чем-то подозревает. Но в чем? Ведь Голиков ни единым словом не обмолвился о самоубийстве, когда они сидели за столом. И вообще, надо еще разобраться, самоубийство ли это. Кручинин не верил. Не потому, что был по натуре скептиком. Просто, слишком хорошо знал Володьку Голикова. И зная его, не мог допустить плохого не только в его действиях, но и в башке. Что хотят пусть говорят. Думают, о чем хотят. Но не было у Голикова мысли наложить на себя руки. Уж Стас бы точно заметил это.

– Говорите, что хотите, но не верю в самоубийство капитана Голикова. Не верю! – с обидой за своего приятеля ответил Стас.

Полковник Рокотов взглянул на оперативника с нескрываемым удивлением, будто только сейчас увидел его, среди общей массы оперативников, таким «ершистым». Потом многозначительно глянул на майора Алексеева, чей подчиненный вышел из-под контроля. И майор тут же отреагировал. Для начала строго взглянул на Стаса, потом сказал:

– Будет лучше, если ты умолчишь о своих соображениях. Понял меня? И про распитие с Голиковым водки не скажешь. Боюсь, тогда пятно на всем отделе будет. Отдельно, потом об этом поговорим.

«Все. Буду иметь взыскание с занесением в личное дело», – подумал Стас, глядя в разгневанные очи Алексеева, из которых того и гляди, полыхнут молнии. И неизвестно, что бы последовало дальше, если б не открылась дверь и в кабинет не просунулась голова майора Ванькова. Его маленькие глазки пробежали по лицам оперативников и остановились на Стасе Кручинине.

– Капитан Кручинин, – несколько устало произнес особист, – пожалуйте в кабинет майора Алексеева. Нам с вами необходимо побеседовать. При этом майор Ваньков едва заметно улыбнулся. Знал свое положение по отношению к этой серой массе. Нравилось, что даже самые опытные, проработавшие в розыске не один десяток лет, сотрудники дрожат перед ним. С годами это вошло в привычку, избавляться от которой Ваньков не собирался. Даже начальник управления, полковник Рокотов, заискивал перед ним. И Ванькову это нравилось. И глядя на его скупую, зловещую улыбку, как у палача ожидавшего жертву на эшафоте и от нетерпения потиравшего руки, Стасу стало не по себе. Почувствовал себя обреченным. Ноги отказывались идти.