Щит земли русской - [10]

Боян смутился и, кашлянув в кулак, посмотрел на Вольгу. Тот понял друга, сказал деду Воику:

— Ты обещал нам, старейшина, рассказать о городе нашем. И о далеких предках. Расскажи теперь.

— О предках? И о городе? Рассказать об этом надо, потому как жизнь моя идет к вечернему закату. — Дед Воик неспешно погладил правой рукой жиденькую бороду, задумался на время, а потом, глядя в тихую глубину спокойной реки, повел речь о своей далекой молодости и о том, чего он сам не видел, но знал по рассказам предков. Замерли листья старой ивы, тихо катилась под невысоким здесь обрывом Ирпень, будто и ветер и река слушали повесть деда Воика о старине да о славных делах предков.

— Давно то было. Так давно, что и дед мой Вукол не помнил, когда оно случилось. Род наш, уходя от жестоких чужеземцев, оставил свою землю. Много дней шли родичи по горам, шли лесами, через поля и вдоль рек на восход солнца, каждое утро принося требу[15] огненноликому Сварогу, упрашивая Бога дать им спасение и новую обильную землю. Пробовали жить в горах и охотились на вепря,[16] жили в предгории — охотились на могучих туров.[17] Лето жаркое сменялось голодной зимой, а люди нашего рода все шли и шли. Оставляли старейшин позади себя в могильных курганах, а новорожденных младенцев омывали водами чужих рек.

Когда род наш вышел на берега Днепра, к горам Вукол уже сидел на коне вместе со старшими братьями. Места пустынные здесь были, обильные, рыбные, а в лесу зверя всякого — не счесть! Расселились просторно, с соседними народами породнились. И понимали друг друга хорошо. Долго жили так в мире и безбоязненно, растили детей и взращивали нивы, меняли зерно на железо у торговых мужей, которые приходили по Днепру. Да нахлынули со степи нежданно жестокие хазары. Пришли не торг вести с нами, а дань брать!

Началась война, в долгих сечах сгибли многие наши предки, но живые отбились от находников и ушли в дремучие леса Приирпенья. Дед мой Вукол собрал их воедино, привел на эту кручу, устроил небольшой город. Не здесь, где теперь Белгород, а по ту сторону Перунова оврага. Прикрылись рвом глубоким да кручами реки и оврага. Там и просили Перуна и Сварога, Даждьбога и Белеса о помощи супротив ворога…

Дед Воик замолчал, должно, еще что-то вспомнил, да раздумывал, говорить ли о том детям. Плеснулась голодная щука в камышах у противоположного низкого берега, ветер снова зашевелил ветви ивняка и понес собранные запахи степной полыни дальше на север.

— С той поры, — вновь заговорил старейшина Воик, — много времени минуло. Состарился и не ходил я более ратником в походы на византийцев и в степи вместе с княжескими дружинами, старейшиной рода стал. Да род наш совсем распался, разошлись люди по земле, теперь семьями живут, без старейшин. А князь Владимир отстроил новый город, крепкими стенами обставил, а более того укрепил дружиной. И воеводу дал славного — Радка. Его заставы вот уже седьмое лето берегут нас, как мы в свое время берегли Русь. То и вам предстоит, как пробьются у вас усы и закурчавятся бороды. Много ворогов у нас, жадных к добыче, кружат они над Русью да часа удобного ждут.

— Отец мой Славич ныне в дозоре, — надулся от важности Бразд.

— Верно. Славич в дозоре, и мы спим спокойно, — согласился дед Воик. — Добрый муж, таких мало теперь на Руси, бескорыстных.

Дед тяжело вздохнул, прикрыл глаза веками: солнце верхним краем поднялось над крепостными стенами, и лучи его пробивались на поляну сквозь верхушки ближних деревьев. Старейшина с трудом поднялся. Вольга помог ему, подал посох.

— Сварог уже росу полизал, парко скоро будет, — вспомнил дед Воик старого бога. — Пойду-ка я ко двору, — опираясь на звонкий, руками отполированный посох, он побрел вдоль берега реки: высокий, сухонький, весь белый.

— Дедко Воик! — прокричал вдогонку Вольга. — Мы в лес пойдем, за излучину. Ягоды-земляники наберу тебе к ужину.

— Добро, Вольга, иди, я ждать буду, — откликнулся дед Воик и пропал за густыми кустами.

Боян опрокинулся на яркую зелень клевера, закинул руки под голову. Глаза его мечтательно следили за плавными движениями курганника над разбуженной солнцем степью. Курганник кружил между тремя белыми, почти круглыми облаками, то приближаясь к городу, то удаляясь на юг, к тревожащей русичей Дикой Степи.

— Были бы у меня крылья, — мечтал Боян, — поднялся бы я высоко-высоко в небо, как тот курганник! И Киев бы увидел. Там, сказывал мне отец Сайга, много красивых теремов и церквей новых с золотыми крестами. А в золотой палате сидит князь Владимир, и корзно[18] на нем голубого бархата…

— Ест пряники медовые да ждет, чтобы ты сыграл ему жалобную песню отлетающего журавля, — договорил Вольга и дернул Бояна за русые кудри. Боян ткнул Вольгу кулаком в спину, оскалился и на четвереньках полез на друга. Ему стал помогать толстяк Бразд. Вдвоем навалились на старшего товарища и с визгом покатились по клеверу.

— Пощадите, изверги! — прокричал Вольга сквозь смех и оханье. Он не выдерживал тяжести Бразда, который уселся на поверженного верхом и стал изображать из себя лихого всадника. — Ох, слезь, кадь с тестом! Все кишки мне перемял!