Щит и меч Венеры - [6]

— Ты знаешь, что стала еще красивей? — Бубон помахал мне беретом с помпончиком. Нарисованная улыбка дрогнула у него на лице и расползлась так, что кончики красных губ достигли ушей.

— Знаю! Только мне это ни к чему!

— Врешь! Любая девушка мечтает быть миской, но не у всех это получается!! — Бубон зажмурился, из глаз у него хлынули две струи искусственных слез. Затем он выхватил из широкого рукава букет пластиковых цветов и помахал им в воздухе.

Дети за его спиной дружно захохотали и, тыкая в меня пальцами, заорали:

— Миска!! Миска!! На балконе повисла!

Я скорчила деткам гримасу.

Повозка с мерным цокотом удалялась от моего балкона.

— Что, работы невпроворот? — крикнула я Бубону.

— Как видишь! — кивнул Бубон на детей. — Корчагин уже еле ноги таскает. Но-о, Корчагин, но-о! Пше-о-л веселей! — подхлестнул он коня, но тот и ухом не повел, шел размеренно и степенно.

Я помахала Бубону рукой. Клоун отвязал от повозки розовый шарик и отпустил его в небо. Шарик пролетел мимо меня, я попыталась схватить его, но у меня ничего не вышло. Он взмыл в небо, а детки, заметив мой казус, дружно захохотали. Пришлось показать им язык.

Я не знаю настоящего имени Бубона, не знаю, старый он или молодой, не имею представления, как выглядит клоун без грима. Живет он где-то недалеко, в частном секторе. Зарабатывает на жизнь Бубон только тем, что катает народ на своей повозке и развлекает клоунскими штучками. Когда детское время заканчивается, к нему частенько подсаживаются влюбленные парочки, или подвыпившие компании. Однажды Бубона чуть не убили. Какие-то пьяные уроды решили его ограбить. Они ударили клоуна по голове, забрали у него деньги, выкинули из повозки и, хлестая Корчагина, угнали его в неизвестном направлении, если только про коня так можно сказать — «угнали». Бубон две недели провалялся в больнице с сотрясением мозга, Корчагин вернулся домой через три дня, подавленный и исхудавший. Повозки при нем не было. Бубон потом долго мастерил новую из старых досок и колес, найденных на городских свалках. С тех пор клоун выезжает на работу только с деревянной дубинкой. Он называет ее «угощение» и прячет в укромном местечке, под своим сиденьем.

Когда Бубон отдыхает, одному богу известно. Я привыкла засыпать под цокот копыт Корчагина и просыпаться под него рано-рано, когда улица еще спит. Я жизни своей не могу представить без этого цокота, который эхом подхватывает ночная улица, без тихого, то приближающего, то удаляющегося звона колокольчика и без песни, которую распевает Бубон:

— Путешествует по миру

Одинокий пилигрим,

И, терзая мандолину,

Напевает себе гимн:

«Миромирроу, миромирроу,

Я для всех неуловим,

Миромирроу, миромирроу,

Я — счастливый пилигрим…»

* * *

Ночью опять заиграл рояль.

Я проснулась, натянула на голову одеяло и постаралась заснуть.

Рояль мне достался в наследство от бабушки. Она была талантливой пианисткой, много концертировала и мечтала, чтобы я пошла по ее стопам. Но с музыкой у меня не сложилось, дальше этюдов Черни дело не двинулось, и рояль остался стоять в квартире деталью изысканного интерьера.

Первый раз он заиграл через неделю после того, как мои родители уехали в длительную командировку. Я проснулась среди ночи от того, что кто-то неумело и вразнобой перебирал клавиши. От ужаса я не смогла даже заорать. Объяснение напрашивалось только одно — в квартиру забрался чокнутый вор, который, поняв, что рояль с собой не унести, решил побренчать на нем. Я не рискнула ни кричать, ни звонить в милицию, просто залезла под кровать и протряслась там до утра. Но утром я поняла, что в квартире никого не было. Окна были плотно закрыты, цепочка на двери не тронута, ничего не пропало и вообще, — никаких следов чужого пребывания в доме. А главное — пыль на крышке рояля красноречиво утверждала, что ее давным-давно никто не открывал.

Тогда я уговорила себя, что мне все приснилось.

Но следующей ночью рояль опять заиграл. И снова — словно маленький ребенок тыкал беспомощным пальчиком в клавиши. Я дала себе волю и прооралась. Рояль затих и больше в эту ночь не играл.

Три ночи я спала спокойно.

На четвертую — рояль довольно уверенно исполнил короткую джазовую композицию. Я не стала орать, а схватила с тумбочки увесистого бронзового орла, на цыпочках прокралась в гостиную и, резко включив свет, запустила статуэтку по направлению звука.

Орел тюкнулся бронзовым носом в противоположную стенку и, оставив в обоях выбоину, с грохотом упал на пол.

В комнате никого не было, рояль молчал, а со старой афиши, украшавшей проем между окнами, на меня укоризненно смотрела молодая, красивая, с высокой прической из гладких черных волос, моя бабушка. «Мариэтта Евграфова — великолепная исполнительница русской классики» — было написано на афише.

— Если это ты шалишь, бабуль, то шали, когда я на работе, — пробормотала я, рассматривая слой пыли на черной крышке.

Наверное, у меня крыша поехала, потому что вдруг показалось, что бабка на афише удивленно приподняла брови.

Пересилив свой ужас, я пальцем нарисовала на пыльной поверхности крышки скрипичный ключ. Этот ключ благополучно просуществовал неделю, пока его не накрыл новый слой пыли. Всю неделю, каждую ночь, рояль бренчал, бормотал, стонал, наигрывал и издевательски весело тренькал. У бабки на афише сохранялся недоумевающий вид, из чего мне нужно было сделать вывод, что она здесь ни при чем.