Щенки. Проза 1930–50-х годов - [2]

Утомительное солнце гонит их в тень, в траву; раздвинув бедра, обтянувши мускулы кожей, они лежат и часто дышат, высунув языки.

Вечером, покрутившись у пустой койки с провалившимся сырым матрасом, оба бегут к реке.

Погружаясь когтями, как в воду, в мягкую траву, вынюхивая пищу, они налетают на гнезда грибов, лапами по навозу, на рой брусники в темноте и, закрывши глаза, плетутся назад к палатке. Животы подводит, и ребра становятся железными.

Свернувшись на кирпиче, они чувствуют язык в горячем жиру. Перебирая лапами, обнимают землю, но в тишине различают только шелест воды. Она уносит берега и с шипением наполняет их все выше. Пища прячется в гнездах в клейком пуху, в трухе; завернутый в лист лопуха со следами зеленых жил, лежит кусок слепого сливочного масла. А в гнездах так же неподвижно лежат, моргая, птицы. Щенок, шевелясь во сне, видит, что из-за колышка палатки поднялся серый птенец, но не успел разглядеть, там хлопнула сверху шишка, птенец покатился, и оказывается – его нет.

Щенок закрывает глаза, но вдруг нечаянно замечает, как что-то шевелится на том же месте. Он приподнимает голову, но это прижалось к земле и пропало. Он остается лежать, и опять показался птенец, еле различимый, как земляной комок; только щенок двинулся, он исчезает. Это снится всю ночь.

В начале ночи из песчаной норки вылезает бурундук[1] и на острых коготках пробегает мимо палатки. У коновязей он подбирает просыпанный овес и на рассвете, растолстевший, уползает обратно.

А второй щенок, касаясь нижней губой, с розовой кожей под белой шерстью вытянутых лап, приглядывается сквозь сон к треугольнику входа, к темному небу. Безглазый, с опухшими ноздрями, он лежит неподвижно и чувствует всей кожей приближающийся рассвет.

* * *

Все чаще нечего есть. С опущенными носами они бродят по дну землянок и натыкаются на битое стекло. У погреба в пятый раз обгладывают голые кости с присохшими сухожильями, часто подходят к кухне, но дверь закрыта.

Все сильнее холод, а утром тошно глядеть на воду. С неохотой лакая из реки, глотая с трудом, щенки отрываются, голодные. Они проползают в дыру заборчика и обходят столовую, влезают со скамеек на столы, ищут крошек хлеба – ничего нет. Первый щенок глядит на закрытую заслонкой дыру с подоконником – это окошко в кухню. Отсюда дают тарелки борща, и рубленые листки капусты в огненных на языке жировых кружках выплескиваются на пол; дают мясо, а после него остаются тонкие кости, косые, бараньи, как сабли с бахромкой мяса по острому краю. Вне себя щенок лезет к заслонке, но не может достать. Лопатки движутся, лапы и шея тянутся вверх – слишком высоко – опустился. Прыгнул бы – не так просто. Он прыгает на скамейку, со скамьи на стол у окна и скулит неслышно. Наконец бросается носом в заслонку, больно ударился, выбивает и падает в кухню. А второй, влезши на стол, глядит сквозь окошко и тоже летит. Чуть не сорвался, но, царапая задними лапами, взбирается на подоконник и спрыгивает на кухонный стол.

Там было пусто. Только в баке на плите высохшие остатки – вроде картофельного соуса. Оба влезают в бак с головой; так как им поместиться трудно, становятся на передние лапы и, головами вниз, подбирают что есть. На последнем куске они не дерутся, каждому достается по сухой картошке.

Выбираясь из бака, они переворачивают его и, когда он падает на пол, заглядывают внутрь и видят, что стенки чистые.

Первый щенок выбирается из кухни под столами, по траве к дороге, в первый раз перебегает канаву, задевая дикие маки на черных мохнатых стебельках, и продолжает вперед. Второй за ним.

Оба оставляют лагерь и бегут на запад.

* * *

Один идет быстро, а другой отбегает в стороны. один гонится за сусликом, а другой ловит птицу. один бросается вперед, а другой пропадает в соснах. один слизывает языком бруснику, глотая по ягодке, а другой старается набрать в рот побольше, чтоб проглотить сразу. один лает весь день, а другой стонет во сне. Один тянет налево, а другой – направо.

Пройдя через сосновые леса, через сопки, каменоломни, две долины и три речки, пробывши вместе несколько дней, они решают расстаться.

Ночью, сидя у воды и поднявши головы вверх на луну, они поют друг другу песни, которые слышали в лагере: «За рекой барана режут, я баранины хочу…» и т. п.

После этого первый взбирается вверх, а второй лезет на холм, в ельник, ложится и засыпает.

III. О первом щенке

Первый щенок до вечера карабкается когтями по корням, под высотой. У перевала на вой снизу он выглядывает, обрызгиваясь, из мокрых листьев и видит море. А на земле, в темноте, между крышами поселка, различает беготню. По холмистому берегу под черным телом щенка солдаты тащат из разбитых стен, звенящих стеклами, через ворота вещи; перебрасывают через заборы сено, волокут на веревках телят, и головы у телят выставлены вперед.

А дальше, на воде, вытянув шею в складках, щенок видит десяток барок в огнях. То к одной, то к другой в беспорядке подходят лодки и толпятся вокруг, поднимаясь на воде. Люди в них мостятся к бортам, перебрасывают и втаскивают наверх мешки, живых овец и телят с ревом, и гребут обратно.