Шашки наголо! - [2]

И вот 22 июня неожиданно, как гром среди ясного неба, грянула война! Началась поспешная мобилизация. Коммунисты, а за ними и беспартийные мужики потянулись на призывные пункты. Мобилизовали и моего дядю Лешу, Алексея Титовича Панкина.

Еще недавно воевал он на финском фронте. Он коммунист с 1918 года. А коммунистам на фронте одна привилегия — первым подниматься в атаку, им же и первая пуля.

Заголосили, запричитали бабы … Через узловой центр Дольцы стали проходить маршевые роты. Солдаты, запыленные и усталые, располагались на отдых в тени высоких многолетних тополей у почтового отделения. Разомлевшие от жары, они перематывали портянки и пили холодную студеную воду, которую в ведрах подносили им сердобольные бабы и мы, ребятишки. Многие хозяйки угощали солдат молоком, яйцами, хлебом и самосадом, смахивая на ходу непрошеные слезы.

С фронта шли тревожные вести … Не радовали и сводки информбюро. Несмотря на ожесточенные бои, Красная армия оставляла город за городом. Фронт подошел к Ленинграду, неумолимо двигался и к нам. Я стал убеждать Ма1 ь, что нам пора уезжать, а то попадем к немцам. Любыми путями надо пробиваться к отцу, в Ленин град. Белевский район может быть оккупирован немцами, а Ленинград не сдадут никогда! В этом у меня не было никаких сомнений. Мать согласилась, и мы стали собираться в дорогу.

Перед отъездом надо было попрощаться с многочисленной родней во всех четырех деревнях. Эту миссию я взял на себя. Объехав на велосипеде всех родных, я, как загнанный конь, ночью вернулся домой. Мать с братом не теряли времени и спешно собирались в дорогу. Родные забили и сварили для нас кур, напекли подорожников, сварили яиц, уложили шпик и хлеб и много другого, они как чувствовали, что путь наш будет трудным и долгим. Со слезами провожали они нас. Прощались с нами. Увидимся ли еще когда–нибудь? Фронт неумолимо приближался, и не было уверенности, что к зиме он не докатится до Москвы. Фашисты не жалели наших людей на оккупированной территории. Мои двоюродные братья, Иван и Шура Панкины, готовились уйти в партизаны. Забегая вперед, скажу, что они отчаянно дрались в партизанском отряде, но погибли как герои в одном из боев 1942 года.

Ранним утром, собрав весь свой багаж, мы отправились в дорогу. До самого большака провожали нас родные тети и двоюродные братья и сестры. Голосили, причитали, обнимали мать, прощались, рыдая по своим мужьям, ушедшим на фронт, как по покойникам.

С большим трудом мне удалось оторвать их друг от друга. Надо отправляться в путь. На попутной подводе приехали мы в Белев, покрыв 30 км пути. В Белеве опять остановились у тети Устиньи. Она работала на железнодорожной станции, и через нее мы надеялись достать билеты до Ленин града. Но, несмотря на старания, бищпы на Ленинград и даже на Москву приобрести было невозможно, их просто не продавали. С большим трудом приобрели мы билеты до Тулы. Прощание на платформе с тетей Устиньей — и мы опять в пути, в переполненном вагоне едем в Тулу.

В Туле на вокзале большое скопление народа, едущего в разных направлениях. У билетных касс сутками безрезультатно выстаивают гражданские пассажиры. Путь на Москву закрыт. Билеты могут получить только военные, и то по разрешению начальника вокзала. Ищу в этой толчее попутчиков, ленинградцев. И нахожу ленинградца, учащегося 7–й Ленинградской специальной артиллерийской школы, моего ровесника Бориса. Он в полувоенной форме с удостоверением артиллерийской спецшколы. Пытается приобрести билеты на Москву, но все безрезультатно. Себе лично он мог бы еще достать билет, но он едет не один, а с матерью, тетей и двоюродной сестренкой десяти лет. Едут они из Киева и вот застряли в Туле. Договариваемся пробиваться вместе. Познакомив друг с другом своих родственников и собрав их всех в одном месте, мы с Борисом берем командование на себя. Ищем выход из создавшегося положения. Нас снабжают деньгами, и мы попутно пополняем нашу группу продовольствием. Ввиду того, что проезд через Москву закрыт, решаем двигаться в объезд Москвы с востока через Ряжск, Рязань, Ярославль, Вологду, Череповец, Тихвин, Волхов. Двигались когда на пассажирских, а чаще на грузовых поездах, на открытых платформах. В пути попадали и под обстрел немецких пикирующих бомбардировщиков. Но упорно двигались к своей конечной цели. Справа и слева вдоль железнодорожного пути встречались опрокинутые, исковерканные и сожженные остовы железнодорожных вагонов, разбитые паровозы. Иногда при налете «стервятников» поезд останавливался, и мы кубарем скатывались под насыпь, прихватив с собой только документы и деньги. Когда «натешившись» над поездом, отстрелявшись и отбомбившись, фашисты улетали, мы возвращались на свои платформы и продолжали путь. Если с самолетов проводился только обстрел из пулеметов, поезда, как правило, не останавливались и продолжали свой путь, а мы вынуждены были, как бойцы, пере носить все «радости» свиста и рикошета пуль, прячась за бортами платформ и грузов. Поначалу все это пугало наших женщин, особенно строгий приказ, запрещающий проезд пассажиров на товарных поездах, карающий нарушителей расстрелом. Постепенно все привыкли к этой боевой военной обстановке, даже тетя Бориса. Грузная, полнотелая, она страдала одышкой и чрезмерной потливостью.