Шашечки и звезды - [49]

В Кутно траурная процессия прошла по аллее Мицкевича, пересекла центральную площадь и направилась по улице Крулевской. Во время шествия открывались окна домов, люди скорбным взглядом провожали в последний путь погибших воинов.

Над могилой выступил майор Волков:

— Мы навсегда расстаемся с двумя летчиками-героями, воинами нашего полка, которые погибли в смертельной схватке с фашизмом. Смерть вырвала их из наших рядов в последние дни войны. К сожалению, им не пришлось дожить до долгожданного дня победы, победы, в которую они внесли свой вклад и за которую отдали самое дорогое — жизнь!

Наши летчики, с которыми мы прощаемся сегодня, являются прекрасным символом советско-польского сотрудничества и братства по оружию. Они на протяжении всего своего боевого пути развивали и укрепляли этот славный союз: в буднях солдатской службы, во время выполнения боевых заданий и в часы короткого солдатского досуга. Наши дружба и братство навечно сцементированы их кровью. В этой войне мы сражаемся за общие интересы, цель борьбы у нас одна. Она ведет нас на Берлин, для защиты нашей свободы, для достижения мира.

Дорогие наши товарищи по оружию! — продолжал майор, обращаясь к павшим героям. — Вы можете спокойно лежать здесь, в польской земле, освобожденной от фашистского рабства. А мы скоро придем к нашей цели, завоюем мир для наших и ваших матерей, жен и детей. И на примере вашей жизни мы будем учить наших детей любить Родину, быть готовыми к самопожертвованию во имя ее высоких идеалов.

В глубокой тишине, прерываемой лишь всхлипываниями женщин, гробы опустили в могилы. Троекратный залп салюта разорвал тишину. Над головами собравшихся ровным строем промчались истребители: друзья-летчики почтили память тех, кто навсегда ушел из их боевых рядов.

Легкий весенний ветер шевелил ветви берез, уже набухающие живым соком. Двойная шеренга солдат застыла в скорбном молчании.

Среди собравшихся тут и там все громче слышался женский плач. Стоявший в сторонке парень тронул за плечо всхлипывающую девушку:

— Чего ты ревешь? Знакомые они тебе, что ли?

— Ну и что, что незнакомые? Это же молодые ребята, им бы жить да жить… — сквозь слезы еле слышно проговорила девушка. — Наверное, и их кто-то ждал… А они, бедняжки, погибли в самом конце войны, над Берлином…

Стоящий рядом пожилой железнодорожник прислушался к их разговору и произнес сердитым шепотом, обращаясь к парню:

— Эх ты, дурень этакий! Если бы не эти ребята, то, кто знает, был бы ты сейчас на белом свете или нет. А тебе, видать, мало околачиваться в тылу, когда наши сражаются за Польшу, так ты еще здесь всякие глупости болтаешь!

— Почему же это я околачиваюсь в тылу? Ведь мой год еще не берут, — оправдывался парень.

Но железнодорожник разошелся. По его изборожденному морщинами лицу сбежала слеза и исчезла в белых, как молоко, усах. Старик размазал ее рукавом потертой черной шинели.

— А ты думаешь, что мой Зенек на фронт по призыву пошел? Как только фронт приблизился, так он добровольцем… А теперь где-то там, на западе. Может, тоже под Берлином… Уж месяц как писем нет…

— Дяденька, так я же еще молодой, — уже виноватым тоном пробормотал парнишка.

— Когда фрицы по морде били и на работы в Германию вывозили, так они в паспорта не смотрели, — все не успокаивался железнодорожник. — Вот и теперь их должны бить все, кто только может. За все, что они тут учинили, за всех загубленных… Эх, парень, мне бы твои года… — вздохнул он.

ПОСЛЕДНИЕ БОИ

В субботу летали немного — погода не благоприятствовала. Облачность снизилась до двухсот — четырехсот метров, видимость не превышала семисот, а временами была и того меньше.

Сделано было лишь два боевых вылета. Один — разведывательный в район населенного пункта Ринов, второй — к месту гибели командира первой эскадрильи. После возвращения летчики до конца дня находились в готовности номер один, ожидая в кабинах самолетов команду на взлет.

Дождливая погода всегда плохо отражается на настроении летчиков. Сидя в машинах, они крыли на чем свет стоит всех метеорологов на свете, глядя, как струи дождя бьют по ветровым стеклам и стекают по стенкам кабины. На горизонте не было ни единого просвета. Даже контуры рядом стоящих замаскированных самолетов казались размытыми.

Дождь все усиливался. Под машинами скапливалась вода. Механики прятались от дождя под крылья машин, словно цыплята под наседку. Сгрудившись там на корточках, они коротали время в беседах. Кто постарше — ударились в воспоминания о днях молодости или рассказывали о начале боевого пути полка, тогда еще входившего в состав советских войск. Для молодежи Карловка была уже историей. Но охотнее всего те и другие говорили о будущем: о том, что в скором времени увидят Берлин, и о том, что скоро конец войне, а значит, и возвращение домой.

Все чаще и чаще в таких разговорах произносились женские имена: отрывки из писем, присланных из дому, с удовольствием читались вслух.

Весеннее воскресное утро обещало хорошую погоду. Первыми, как обычно, появились механики. Вслед за ними подошли и летчики. Настроение у всех повысилось, едва только прояснилось небо. От ночного тумана и дождя не осталось и следа, облака плыли на высоте примерно трех тысяч метров, и видимость была не в пример вчерашней. Словом, условия почти идеальные. Еще не взошло солнце, а первые пары самолетов уже катились на взлетные полосы.