Шарлотта Маркхэм и Дом-Сумеречье - [5]

— Много всего. А что бы вы сказали жене?

— Рассказал бы про мальчиков, сколь можно подробнее. Она так их любила. Боюсь, я никогда не был к ним близок. Я бы попросил у нее прощения еще и за это.

— Она бы вас простила.

— Вы добрая душа, миссис Маркхэм.

— Если мы и добры, то разве что в глазах других людей. — Я едва не назвала мистера Дэрроу Джонатаном, но прикусила язык прежде, чем обращение сорвалось с уст. Тем не менее оно осталось со мной, унимая вихрь переживаний, нараставший внутри, и пусть имя это не нарушило безмолвия, что окутало нас, едва мы сели рядышком на диван, я знала: я уже нарекла его так. С тех пор мы изливали друг другу душу по ночам в святилище музыкальной комнаты всякий раз, как судьба и скорбь сводили нас вместе, и вслух вспоминали наших утраченных любимых, пока звездное небо за окном не преображала заря. Иногда наши посиделки завершались лишь с появлением краешка солнца из-за горизонта, а порою продолжались и дольше, пока заминка в разговоре не усугублялась долгим взглядом или случайным касанием рук и в пространство между нами вторгалось нечто невысказанное и непризнанное. Чем только мы не заполнили музыкальную комнату! — но, уходя, ничего не забирали с собой.

С великим облегчением и почти не удивившись, я обнаружила мистера Дэрроу на диване в ночь трагической гибели няни Прам. Вместе сидели мы в темноте, молча, без слов, возобновляя знакомство с третьим участником нашего узкого кружка: со смертью.

Глава 2 НЕУДОБНЫЙ ВЫХОДНОЙ

Отпевали покойную в церкви Святого Михаила, в крохотном игрушечном приходике на вершине холма с видом на затейливое деревенское кладбище, заросшее полевыми цветами и плющом. Священник, мистер Скотт, холостяк средних лет, чьи тонкие пушистые волосы реяли над головой словно нимб, прочел необычайно мрачную проповедь; в нее то и дело вклинивались пьяные возгласы мистера Уоллеса. Бедолага пил не просыхая с тех пор, как узнал, что едва не случилось с Сюзанной после того, как та отвела его домой из паба неделю назад. Жена мистера Уоллеса, Милдред, чопорно стояла рядом, вцепившись в его руку, и, стараясь не кряхтеть, поддерживала, не давая ему упасть на протяжении всей службы. Оба раскачивались вперед-назад, так что у остальных скорбящих едва морская болезнь не началась. Полагаю, няня Прам такому спектаклю весьма бы порадовалась.

Я сидела вместе с семейством Дэрроу в первых рядах, прямо перед громадным гробом, купленным мистером Дэрроу. У няни Прам родственников не было, или по крайней мере она никогда о них не упоминала, и мистер Дэрроу на похоронные расходы не поскупился. При жизни няня была женщиной видной, и размер гроба лишний раз подчеркивал странность ее смерти. Еще более странно вели себя мальчики. Джеймс держал меня за руку и ерзал на скамейке, не в состоянии надолго заинтересоваться даже таким чрезвычайным событием, как убийство няни. Он не плакал; а вот его старший брат, Пол, рыдал так безутешно, что весь перед рубашки промок от слез. Я пыталась его утешить — взять за руку, поцеловать в лоб, как на моих глазах столько раз делала няня Прам, — но он отстранялся от прикосновений, предпочитая остаться наедине со своим горем.

Мистер Дэрроу с отрешенным видом сидел по другую сторону от детей; взгляд его ярких синих глаз был устремлен куда-то в далекое прошлое. Я поступила к нему в услужение только три месяца спустя после смерти его жены, но думаю, что ее похороны мало чем отличались от погребения няни Прам: те же самые люди, то же самое кладбище, даже пора одна и та же. Смерть походила на еще одно, дополнительное время года или, может быть, на неудобный выходной, от которого отмахиваешься как от докучной обязанности, но который, чуть о нем забудешь, наступает снова — напоминая, что время прошло, жизнь изменилась и ничто не осталось прежним.

На следующий день миссис Норман и я разбирали вещи няни Прам. Констебль Брикнер и его люди уже обшарили ее комнату в поисках улик, хотя сами же уверяли, будто нападение совершил какой-то дикий зверь. Обыск велся небрежно и бесцеремонно: выдвижные ящики вывалили на кровать, вещи разбросали по полу.

Одежды обнаружилось немного: всего-то пара строгих черных хлопчатобумажных платьев с высоким воротником и еще одно, мягкое и бархатное темно-бордовое, для особых случаев. Еще были книги: Библия короля Иакова, сборник сказок и какой-то мелодраматический роман в трех частях. Рядом с кроватью я нашла деревянный сундучок, битком набитый всяким бумажным хламом, украшениями и выцветшими фотографиями — видимо, памятными сувенирами. Я представила себе, как няня каждым вечером перед сном просматривает свои сокровища, вспоминая всех своих маленьких воспитанников, что давно выросли, оперились, обзавелись семьями и собственными воспоминаниями. И утешается тем, что они, наверное, думают о ней иногда, вспоминая детство, — и, вспомнив, улыбаются.

— А я ее предупреждала, что так будет. — Миссис Норман, заглядывая в полутьму гардероба, стягивала с вешалок платья и резкими, механическими движениями тощих, как птичья лапка, пальцев, аккуратно складывала вдвое и втрое. На меня она даже не обернулась. Но вот гардероб опустел, как и сама комната.