Гастон почувствовал нестерпимую боль в ноге, когда опустился на постель из мягких ветвей. Охватив ступню обеими руками, он стал раскачиваться из стороны в сторону.
Клодина заботливо поднесла мальчику горячий картофель, аккуратно разложенный на листе. Она сразу заметила, что у него что-то не в порядке. Гастон попытался принять непринуждённый вид, но обмануть маркитантку не удалось. Она опустилась на колени подле Гастона и взялась за сапог, чтобы стащить его с больной ноги. Мальчик стал сопротивляться:
— Не надо, не надо. Пройдёт!
— Ишь ты, какой прыткий! — прикрикнула на него Клодина. — Видишь — распухла. Куда ты годишься с такой ногой! Разве она пройдёт без лечения, глупый!
Напускной грубостью Клодина старалась прикрыть материнскую нежность, какую она сразу почувствовала к юному солдату, — так терпеливо выносившему боль. Впрочем, за короткое время своего пребывания среди федератов она уже узнала, что коммунары умеют молча переносить страдания.
Маркитантка осторожно сняла сапог с распухшей ноги мальчика, быстро развела костёр из сухих сучков и веток и нагрела воды. Горячие припарки, которыми она обложила ногу Гастона, скоро оказали своё действие, и боль успокоилась. Согретый теплом костра и участием ласковой маркитантки, Гастон уснул.
Один за другим чередовались сны. Гастону казалось, что он в лесу в знойный, нестерпимо знойный день. Гастон наколол ногу. Она горит и жжёт. Вприпрыжку, на одной ноге, мальчик выбежал на опушку леса. Вытянуться, лечь скорее!.. Вот так! Он прилёг на ласковую, мягкую траву… Почему она пахнет только что сорванными ветвями, из которых ещё течёт свежий, душистый сок?.. Кто-то знакомый сопит над самым его ухом. Кто же это?.. Если бы можно было раскрыть глаза и посмотреть! Но глаза нельзя открывать, не то судебный пристав увидит Рыжую…
Сборщик налогов Кантра кричит матери: «Сколько не плачено! За корову — раз, за покос — два, за надворную постройку — три! Вот не уплатишь долга, последнюю твою коровёнку со двора уведу!..» А сопение у самого уха всё продолжается, становится всё громче и громче… Только бы не открывать глаз, и тогда нечего бояться!..
Вдруг сопение прекратилось и воздух прорезало страшное рычание. Гастон узнал голос кулака-ростовщика… Опять он гонится за отцом! Погоди же! Рука Гастона тянется к пушке. Теперь бояться нечего. Можно открыть глаза… Катастрофа! Нет ядер!.. Гастон подбегает к Монтерре, просит его, умоляет: «Нам надо так мало, чтобы продержаться!» Но Монтерре молчит. Гастон посмотрел на него и вдруг увидел насмешливое лицо Кри-Кри. «Сбивать на лету воробья — это ещё не всё, — язвительно говорит он. — Этого далеко не достаточно!» Гастон огорчён, обижен, но вдруг Мари протягивает ему букет фиалок. Её голосок звенит: «Поздравляю! Я так и знала! Весь квартал говорит, что ты славный артиллерист!..»
Гастон проснулся, протёр ладонью слипшиеся глаза, почти бессознательно дотронулся до правого кармана. Сюда он положил теперь уже совсем увядший букетик фиалок. Цел ли он? Не потерялся ли во время боя?.. Ощупав карман, Гастон убедился, что цветы там.
Было темно, и предрассветная пелена всё ещё скрывала очертания камней, орудий, человеческих фигур. Не сразу сознание Гастона вернулось к действительности. Где он? Что с ним?.. Тревожной казалась тишина. Её не нарушал сейчас гром пальбы, к которому мальчик привык за последние дни в Париже.
Гастон приподнялся, и занывшая от резкого движения ступня напомнила ему, что произошло. Он потрогал ногу: опухоль стала меньше.
Гастон решил снять повязку и надеть сапоги, пока командир батареи ничего не заметил. Вчера, как только он почувствовал боль в ноге, он вспомнил о Мари и Шарло. Как хорошо, что они не видели его неудачи! Будь они здесь, он сгорел бы со стыда. Тем более ему не хотелось, чтобы о его оплошности узнал командир. Хорош артиллерист, которому свой же лафет отдавил ногу!
Между тем бастион оживал. Очертания окружающих предметов становились всё резче, яснее. Послышались голоса бойцов.
Гастон направился к своему орудию, стараясь не хромать.
Около пушки уже хлопотали Монтерре и Дерер. Генерал ласково обратился к мальчику:
— Доброе утро, Гастон. Мы тут лечим твою пушку. А как нога?
— Нога?.. У меня всё в порядке, командир, — смущённо ответил Гастон. Он понял, что Клодина выдала его тайну, и огорчился.
— Прекрасно. Битый двух небитых стоит! — пошутил Монтерре.
Конский топот, донёсшийся со стороны ворот Дофина, привлёк общее внимание. Вскоре показался и всадник, мчавшийся галопом.
— Домбровский! — с уважением произнёс Монтерре и пошёл навстречу генералу.
— Какая зловещая тишина! — были первые слова Ярослава Домбровского.
Командующий фронтом выглядел очень молодым. По внешности трудно было угадать в нём непреклонную волю, решительность и мужество. Его ясные голубые глаза смотрели прямо в лицо собеседнику. Скулы чуть выдавались, белокурая бородка была подстрижена клинышком. Из-под форменного кепи виднелись светлые волосы.
— Подозрительное затишье, — сказал он. — Дайте-ка один залп. Посмотрим, как они ответят!
Монтерре стал обходить батарею, давая указания артиллеристам.
