Шарль Моррас и «Action française» против Третьего Рейха - [14]
«Гитлеровский ураган сдул Маркса и Канта, – писал Бенвиль в 1933 г. – Социал-демократия исчезла в один день, как пыль. Можем ли мы быть уверены, что вкус к германизму исчез во Франции? Можем ли мы быть уверены, что за отсутствием иной пищи он не обратится к идеям гитлеризма? Для профанов искушение идеями, идущими из Германии, особенно сильно»[66]. Любое одобрение национал-социализма было неприемлемо для Морраса и его круга. Консервативный академик Луи Бертран, популярный романист и автор книг на исторические темы, некогда близкий к «Action française», съездил на нюрнбергский «партайтаг» 1935 г. и с оговоркой: «Я не гитлеровец. Французский гитлеровец представляется мне чистой нелепостью», – привез оттуда умеренно-восторженный рассказ о «сегодняшней Германии, послушной и дисциплинированной», в которой «среди сотен тысяч людей, воодушевленных самыми пылкими националистическими лозунгами, [он] не слышал ни единого воинственного крика или крика ненависти против кого бы то ни было – даже против евреев». Фюрер произвел на Бертрана хорошее впечатление как вождь национального возрождения и как умеренный политик по сравнению с кайзером: «Любому непредвзятому наблюдателю ясно, что в Германии со времен Вильгельма II нечто переменилось». «Почему у нас не видно ничего подобного? – задался вопросом визитер. – Этих масс, этой дисциплины, этого единодушия, которые создают впечатление непобедимой силы!»[67] Моррас сотоварищи перемен по ту сторону Рейна не отрицали, но знали, что все они – к худшему.
На вопрос: «Каким может быть наше отношение к гитлеризму?», Бертран ответил: «Оно уже существует, отношение большинства французской прессы и общественного мнения – сложившееся из глупости, непонимания и страха. Отношение сварливое, ревнивое, мелочное, абсурдно-пристрастное, отрицающее реальность, отказывающееся видеть вещи такими, каковы они есть». «Action française» нигде не упомянуто, но легко догадаться в кого метил академик, говоря об «иллюзиях наших отсталых националистов, которые и сегодня считают возможным то, что едва ли было таковым при Людовике XIV и Наполеоне: распад Германий (обратим внимание на множественное число – В. М.), независимая Бавария, создание Ренании, автономной или присоединенной к Франции»[68]. Обидно – после событий 6 февраля 1934 г. – звучал и пасаж об «ущербности интеллектуалов и литераторов, которые не умеют воспользоваться случаем, которых останавливает щепетильность, которые постоянно колеблются, потому что в глубине души испытывают ужас перед действием»[69]. Не то что Гитлер… После таких заявлений разрыв давних приятелей (они познакомились в 1891 г.) стал неизбежен, несмотря на близость взглядов по многим вопросам. Инициатором выступил Моррас, слова которого: «Французы должны отдавать себе отчет, что кучка светских литераторов, исповедующих гитлероманию, по большей части состоит из идиотов», – метили и в Бертрана (WAF, 319–320).
Еще более негативно в «Action française» отреагировали на высказывания популярного прозаика Альфонса де Шатобриана, который стал германофилом под воздействием своего друга Ромена Роллана, а позже выступил одним из идеологов коллаборации. Поездки в Германию в 1935 и 1936 гг. произвели на писателя сильное впечатление: он увидел возрождение высших духовных и религиозных ценностей, почти забытых во Франции, и мощный заслон на пути большевистской экспансии в Европу. Верность этим идеям, сформулированным в книге «Сноп сил» (1937), писатель сохранил до конца жизни. Но даже биограф Шатобриана, настроенный апологетически, признал: «Тот национал-социализм, который он, как сам полагал, увидел собственными глазами и в котором он не сомневался, частично был плодом его воображения»[70].
Живший в Австрии и заочно приговоренный французским судом к смертной казни, Шатобриан в январе 1949 г. сокрушался, что ни Гитлер, ни нацисты «не поняли, что были не только силой на службе Германии, но германской силой, которую обновила сама судьба, на службе Европе. Им должно было хватить ума и терпения для проведения великой европейской политики, единственной настоящей германской политики. Европа не может спастись без победы Германии, мудрой и сильной». Почти ни в чем не раскаиваясь, он утверждал: Рейх был «последней силой в Европе, той, к которой мы должны были примкнуть, чтобы она в то же время стала нашей. <…> Мы проводили франко-германскую политику, которую считали абсолютно необходимой для подлинного блага Франции». Вспомнил Шатобриан и «безумие французских монархистов, которые в 1918 г. ликовали, видя падение германского трона»
