Шарф - [11]

Саша Качалов сел уже взрослым человеком, в таком возрасте начинать «уголовную карьеру» было уже поздновато, но ничего не поделаешь, так вышло. Из их детдома все мальчики после окончания школы шли работать шахтёрами, а куда ещё? Ведь детдом был подшефным хозяйством, Ордена Трудового Красного Знамени Шахты, имени революционера-компрессорщика Мантулина. Имя Мантулина не знал даже директор шахты. Кроме «путёвки в жизнь», всем детдомовским детям выдавалось отчество — Мантулович. Шахтёры-мантулинцы в праздники навещали детдомовцев, рассказывали о шахтёрских буднях, приносили молоко и фонарики, иногда брали мальчиков в забой — «подышать угольком!» Шахтёрская романтика захватывала детей с раннего детства. Ночами, юным мантулинцам, снились отбойные молотки и вагонетки, доверху набитые «чёрным золотом».

Александр Мантулович Качалов прекрасно помнил свой первый рабочий день, он едва не задохнулся метановым выбросом, его выволокли без чувств наружу, облили из ведра водой, а потом, когда он немного пришёл в себя, бригадир дал ему глотнуть спирта из фляги. Отравленные «гремучим газом» лёгкие болели неделю, ребята навещали его на больничке — пили молоко под тост «за вредность», потом он вновь спустился в шахту… Спустя год с небольшим его забрали в армию, в стройбат конечно — «бери побольше, кидай подальше, пока летит — отдыхай». После службы он опять вернулся на шахту. Саша проработал под землёй две пятилетки. За это время он вырос до забойщика пятого разряда, научился пить угольный самогон не закусывая, отпустил усы, которые повысили его самомнение и социальный статус в глазах администрации шахты, съехался с кладовщицей Марусей. Раз в год, по профсоюзным курсовкам, они вместе ездили отдыхать в Одесский санаторий «Труд». На стене их комнаты в общежитии, в одинаковых рамках висели шесть одинаковых фотографий, смуглый и тощий Саша на фоне румяной Маруси и Чёрного Моря, менялись только надписи «Лузановка, июль 1970 г.», «Лузановка, июль 1971 г.»… По возвращению в посёлок, бронзовый, солнечный загар, после первой смены в шахте, сменялся жирной угольной копотью, отпускное настроение быстро вытеснялось тяжёлой работой и бытовой суетой. Саша хотел детей, Маруся мечтала о «Москвиче-412», жизнь текла медленно и однообразно. После отпуска с вдохновением готовились к Дню Шахтёра.

К празднику выдавали новую, брезентовую спецовку и повышали подземные тарифы. Над шахтой вывешивался транспарант с главным шахтёрским лозунгом: «Место коммуниста — под землей!» Потом был торжественный митинг с начальством, затем пили до утра. Пьяными катались на «монике» — монорельсовой дороге подвешенной на верхняках, орали шахтёрские песни — «Спят курганы тёмные…» После праздников, как правило начинали расползаться слухи об отмене «гробовых» — три процента от среднего заработка за трудовой стаж, положенных шахтерам по выходу на пенсию, делалось это для того, чтобы пенсионеры поактивнее увольнялись с шахты. По пятницам смена была на рештак короче, в эти дни Саша ходил в свой детдом, навещал тётю Аню Качалову, женщину подобравшею его младенцем на автовокзале — его приёмную маму, приносил детям фонарики, конфеты и молоко, рассказывал истории об «угольных реках».

В ту злополучную пятницу, в детдом Саша не пошёл, по дороге с работы он заскочил в гастроном, взял бутылку «Особой» и неспешно направился к общежитию. Он часто останавливался, здороваясь со знакомыми перекидывался несколькими словами о футболе, рыбалке, забое. На перекрёстке он помог молодой мамаше перевести через дорогу коляску с орущим ребёнком. У самого подъезда выкурил папиросу, посмотрел как дворовые пацаны гоняют мяч по пыльной площадке, полюбовался новеньким «Москвичом», аккуратно запаркованным у клумбы с незабудками.

Первое, что ему бросилось в глаза, когда он открыл дверь, это потная спина Маруси, раскачивающаяся как на качели, взад-вперёд. Саша окаменел. Маруся оглянулась, облизала губы кончиком розового языка, но качания не прекратила. Саша ещё несколько мгновений постоял, потом решительно двинул к кровати. Первой в окно вылетела Маруся, вслед за ней последовал смуглый, носатый мужик. А шахтёр не торопясь откупорил «Особую», достал из стенного шкафчика большой фужер с золотым ободком, наполнил его до краёв водкой и залпом выпил. Потом он подошёл к разбитому окну, Маруся стояла в центре клумбы, вся в незабудках. Рядом, на капоте «Москвича», лежал волосатый мужчина в носках и большой кепке, вокруг собирались любопытные. Саша сорвал с карниза занавесь и великодушно швырнул её Марусе, та благодарно опустила глаза. Вскоре послышался вой милицейской сирены.

Больше всего адвоката, прокурора да и самого народного судью, удивило то, что и Маруся, и гражданин Георгидзе, весили ровно в два раза больше, подсудимого Качалова. Суд длился не долго, Маруся плакала, путалась в своих показаниях и в самом конце произнесла фразу, поставившую в тупик публику и юристов: «Чем больше я узнаю мужчин, тем больше мне нравятся животные!» Гражданин Георгидзе, вообще ни на что не жаловался, а претензии имел только к Гидрометцентру — лето выдалось жаркое и его гвоздики портились быстрее, чем продавались. Александр Мантулович Качалов, учитывая хорошие характеристики с места работы, получил два года за мелкое хулиганство и отбыл в лагерь общего режима, первым же попутным этапом. На вокзале его провожала Маруся, рядом с ней сидел огромный дог, она размахивала в след уходящему поезду кружевным платочком, с языка дога на вымытый дождём перрон, стекала длинная слюна…