Шапками закидаем! От Красного блицкрига до Танкового погрома 1941 года - [24]

В частях, как водится, провели митинги и собрания, на которых бойцы били себя в грудь, одобряли решение советского правительства, клялись выполнить свой интернациональный долг, умножить количество советских республик и бить врага так, «как уничтожали его в годы Гражданской войны». Но были и другие, нездоровые, мнения. Их не высказывали на комсомольских собраниях, их старательно фиксировали сексоты: «Советский Союз стал фактически помогать Гитлеру в захвате Польши. Пишут о мире, а на самом деле стали агрессорами. Население Западной Украины и Белоруссии не нуждается в нашей помощи, а мы ее захватываем и только формально сообщаем, что не воюем, а становимся на их защиту». Отдельные красноармейцы, вроде бойца Харченко, проявляли незаурядную проницательность: «СССР и Германия при заключении договора, очевидно, договорились между собой о разделе Польши и теперь это практически осуществляют». Но не о них писали республиканские и армейские газеты, а о тех, у кого «сердце горит пламенем под ленинским знаменем». Газеты писали о красноармейце товарище Дьячкове: «С радостью иду на помощь белорусскому народу. Мы победим, ибо нас ведет партия большевиков. Прошу принять меня в партию».

К этому времени соединения 3-й германской армии, наступавшие с севера, соединились в районе Влодавы с войсками 10-й армии. Кольцо окружения польских сил восточнее Варшавы сомкнулось.

В Коломые маршал Рыдз-Смиглы ожидал нового «чуда на Висле». Юзеф Бек выяснил наконец, что посла Григореску отозвали в Бухарест, и теперь министр гадал относительно намерений Румынии. Польское правительство продолжало пребывать в счастливом неведении относительно намерений Сталина, вернее, просто старалось об этом не думать. На «румынском плацдарме» принимали гитлеровскую радиостанцию Бреслау, вещавшую на польском языке и трубившую о концентрации значительных советских сил на границе: «Понятно, какие выводы следует сделать из этой новости». Правительство Мосцицкого не сделало никаких.

Между тем союзники считали выступление Советского Союза против Польши делом ближайших дней, если не часов, и вели оживленное обсуждение данного вопроса с целью выработки согласованной позиции. Причем прожженные колонизаторы прекрасно понимали смысл сталинской игры. Французский посол в Великобритании Андрэ Корбин 16 сентября писал премьеру Даладье: «Как Вы и предполагали, ограниченная акция, которую СССР может предпринять против части территории Польши, находящейся под угрозой немецкого вторжения, не должна, конечно, повлечь за собой немедленной дипломатической реакции с нашей стороны. Подобный автоматизм был бы на руку только Германии, заинтересованной в углублении пропасти между СССР и западными союзниками. Пока для СССР существует возможность маневрировать между двумя группировками государств, мы должны позволить ему воспользоваться этой возможностью. Может случиться так, что однажды мы сумеем использовать неоднозначность и настороженность СССР в отношении Германии… Важно не отвергать ни одного из путей, который Россия оставит открытым, даже самых запутанных, не разорвать ни одного из существующих контактов до тех пор, пока СССР не окажется определенно в противоположном лагере».

В 18 часов Молотов встретился с Шуленбургом и заявил ему, что советское правительство решило вмешаться в польские дела завтра или послезавтра и вскоре он уже сможет точно назвать день и час. Нарком отклонил предложение Риббентропа о публикации совместного коммюнике и сообщил мотивировку действий СССР. Вячеслав Михайлович согласился, что предлог для вторжения несколько обиден для немецких чувств, но ничего лучше придумать не удалось: «Советское правительство, к сожалению, не видело какого-либо другого предлога, поскольку до сих пор Советский Союз не беспокоился о своих меньшинствах в Польше и должен был, так или иначе, оправдать за границей свое теперешнее вмешательство».

В 2 часа ночи 17 сентября германского посла принял Сталин и, в присутствии Молотова и Ворошилова, сообщил, что Красная Армия в 6 утра перейдет границу с Польшей. Генсек просил Шуленбурга передать в Берлин, чтобы немецкие самолеты не залетали восточнее линии Белосток – Брест – Львов, и зачитал ноту, приготовленную для передачи польскому послу в Москве. После уточнения текста, сделанного по предложению Шуленбурга, германский посол покинул Кремль.

В 2.15 зазвонил телефон в польском посольстве, господина Гжибовского просили срочно прибыть для вручения важного заявления советского правительства. Вспоминая эту ночь, бывший посол бывшей страны писал: «Внутренне я был готов к плохим новостям. Предполагал, что Советы под каким-нибудь предлогом денонсируют пакт о ненападении. Но то, что случилось, оказалось намного хуже».

В три часа ночи В.П. Потемкин с каменным лицом зачитал послу знаменитую «непринятую» ноту:

«Польско-германская война выявила внутреннюю несостоятельность польского государства… Варшава как столица Польши не существует больше. Польское правительство распалось и не проявляет признаков жизни. Это значит, что польское государство и его правительство фактически перестали существовать… Тем самым прекратили свое действие договоры, заключенные между СССР и Польшей. Предоставленная сама себе и оставленная без руководства, Польша превратилась в удобное поле для всяких случайностей и неожиданностей, могущих создать угрозу для СССР. Поэтому, будучи доселе нейтральным, советское правительство не может более нейтрально относиться к этим фактам…