Шапка, закинутая в небо - [14]

— Но это ложь!

— Нет. Истинная правда. Ты придирчиво осматривал свой костюм, прическу, лицо, стараясь угадать, понравишься ли прекрасной незнакомке… Наконец ты наугад толкнул какую-то дверь и очутился в фонотеке, о существовании которой прежде не знал. В маленькой комнате едва умещалось семь столов (ты их сосчитал значительно позднее, когда пришел сюда в третий или четвертый раз). Два стола оставались свободными, за остальными столами сидели люди в наушниках — кто откинувшись на стуле и самозабвенно прикрыв глаза, кто подавшись вперед и подпирая руками голову. ОНА сидела прямо, сцепив под подбородком тонкие длинные пальцы и смотрела на тебя… Правильно я говорю?

Я вздохнул:

— Правильно. Я смутился…

— Ты смутился и так растерялся, что чуть было не повернул назад, но, вовремя спохватившись, направился к каталогу, делая вид, что выбираешь пластинку. Обратиться к сотрудникам фонотеки боялся, не желая выдавать свою неопытность. Сквозь приоткрытую дверь ты увидел бесшумно вертящиеся диски магнитофонов и подумал: интересно, что ОНА слушает?

Комната с высоким потолком была двухэтажной, наверх вела крутая деревянная лестница, на антресолях размещались полки с пластинками и пленками. Со стен строго и вопрошающе на тебя смотрели портреты великих композиторов. Не удержавшись от соблазна блеснуть эрудицией, ты спросил, есть ли записи Клемперера и Вальтера, хотя тебе ничего не было известно об этих именах, кроме того, что это были знаменитые западные дирижеры. Но так хотелось в ЕЕ глазах показаться искушенным знатоком музыки!

— Я и сейчас не знаю, что это за дирижеры! — засмеялся я.

— Я о том и говорю. Но все твои старания не увенчались успехом. Как только тебе принесли наушники, девушка поднялась и ушла. Ты почувствовал себя глубоко оскорбленным, и прекрасная музыка впервые в жизни не доставила тебе удовольствия. Минут пять ты высидел, потом, придумав какую-то причину, не заботясь о ее правдоподобии, покинул фонотеку. Ни в библиотеке, ни на улице девушки не было. Всю неделю не было ее и в фонотеке, хотя ты стал ежедневным исправным посетителем и слушателем. Тебя одолевала тоска, ты стал походить на классического влюбленного, и новая роль где-то даже пришлась тебе по душе.

— Это не роль, — обиделся я. — Я не притворялся.

— Тогда, может, не притворялся, а потом притворялся. На восьмой день ты решил в последний раз попытать счастья… Кстати, именно это решение обнаружило всю поверхностность твоего чувства. Какая-нибудь неделя поиска и ожидания показалась тебе великой жертвой. Ты должен был тогда же понять, что движет тобой простое любопытство, подстрекаемое самолюбием или тщеславием, в те дни такое же далекое от истинной любви, как и сегодня… Итак, на восьмой день девушка сидела на прежнем месте, слушала музыку и время от времени что-то записывала в свою тетрадь. Она вскинула на тебя большие задумчивые глаза, и тебе показалось, что она все понимает. Ты смущенно уткнулся в каталог, не зная, как себя вести дальше. В соседней комнате все так же приглушенно шелестели магнитофоны. Молодой человек, дежуривший возле них, позвал сотрудницу фонотеки: «Феридэ, я принес себе Риту Павоне, иди сюда, послушаем». Он поставил пластинку совсем негромко, чтобы не мешать посетителям, но ты все равно расслышал, какой теплый и проникновенный голос был у юной итальянки. Пока ты рылся в каталоге, девушка сняла наушники и вышла из фонотеки. Тетрадь и ручку она оставила на столе. В комнате в этот момент никого не было, и это укрепило твое странное решение. Ты подошел к столу и поднял включенные наушники. Еще раньше, чем услышать музыку, ты ощутил легкий аромат духов, и смутился: в этом невинном, на первый взгляд, прикосновении было что-то интимное, недозволенное. Но как сладок запретный плод! Как хотелось приникнуть к наушникам, хранящим тепло ее щеки, услышать музыку, которую она любила. Музыку ты, к счастью, узнал, это была пятая симфония Бетховена. Эта пластинка была у тебя дома. И ты любил прокручивать ее еще с университетских времен. И если тебе не изменяла память, проигрывалась последняя часть. Ты тихонько отошел от стола и стал дожидаться возвращения девушки, чтобы осуществить свой замысел до конца.

Она вскоре вернулась и села на свое место.

— Пожалуйста, еще раз финал, — попросила она дежурного, надевая наушники. — Да-да, отсюда, большое спасибо! — Она благодарно улыбнулась.

Ты впервые услышал ее голос и так поразился, словно произошло неслыханное чудо.

— И после этого ты продолжаешь утверждать, что я не любил! — горько усмехнулся я.

Мой двойник не стал спорить.

— В ту минуту, может, и любил, не спорю, но теперь…

— И теперь люблю.

— Теперь тебя приятно щекочут воспоминания.

— А ты жесток, братец, — заметил я обидчиво.

— Каков уж есть, — развел он руками.

— Я докажу тебе, что ты ошибаешься, — запальчиво воскликнул я, но он отмахнулся.

— Спорить будешь потом, а сейчас слушай… Наконец появилась Феридэ, сотрудница фонотеки, хорошенькая молодая женщина.

— Простите, что заставила ждать, что вы хотели? — справилась она любезно.

— Пятую симфонию Бетховена, — тебе самому твой голос показался удивительно фальшивым.