Шантаж - [8]

— Вы хорошо сделали, что позвонили мне, — сказал он. — Я не знал, где вас искать. Где вы, черт побери, обретаетесь? У меня для вас есть работа.

Эрбер выпускал еженедельник «Конфиденциальный листок»: 8–10 розовых страничек, предназначенных для ограниченного числа абонентов, которым «Листок Э.» позволял знакомиться со всякого рода информацией из внутренней и международной жизни. К ним добавлялся превосходный обзор международной печати. Полный проверенных нескромностей и обоснованных предположений, «Листок Э.» пользовался большим спросом, чем другие подобные издания. У Эрбера была надежная сеть информаторов. Про него ходили слухи, что он когда-то работал в разведке — с подобной репутацией он мирился, саркастически улыбаясь.

Он говорил и писал на хорошем французском, изредка греша сленгом. Ему помогал в выпуске «Листка Э.» опытный журналист, вот уже семь лет трудившийся над диссертацией о Гегеле и Фейербахе. Секретарь-машинистка, приехавшая неизвестно из какой страны, но говорившая на пяти языках, и курьер на мотоцикле составляли остальную часть штата.

Толстяк сообщил, что ему нужен человек, чтобы порыться в архиве вдовы известного нациста, который та собралась продать. Поручение было деликатное и могло отнять много времени.

Кто-то сел за соседний с ними столик. Эрбер громко сказал по-немецки:

— Вам знакома свинья, которая уселась рядом с нами?

Пьер повернул голову и встретил равнодушный взгляд соседа.

— Нет.

— Мне тоже. Но теперь я спокоен, что он не поймет, о чем мы говорим. Французы подчас знают английский, но значительно реже немецкий. Ваш немецкий превосходен. Где вы его изучали?

— Сначала в лицее — исключительно, чтобы вызвать ярость отчима, который изрядно надоел мне со своим Сопротивлением…

— Естественно, не каждый имеет столь веские причины, — заметил Эрбер.

— … а затем в университете, но уже с удовольствием, и провел однажды целое лето в Германии. Я удовлетворил ваше любопытство?

— Я не любопытен. Просто люблю точность.

И он пустился в долгие объяснения по поводу того, как Пьеру надлежит действовать и что от него требуется.

— Странным делом вы занимаетесь, — сказал Пьер. — А если обнаружится то, что вам нужно, есть ли у вас уверенность, что я не продам это еще кому-нибудь?

— Я разбираюсь в людях. Вы порядочный парень.

Пьер так звонко рассмеялся, что на них стали оборачиваться.

— Я сказал что-то смешное? — спросил Эрбер.

— Нет. Вы правы. Я порядочный парень, но не все убеждены в этом.

Они договорились снова встретиться через два дня в конторе Эрбера — там Пьер получит авиабилет, командировочные и все, что требуется для успешного выполнения полученного задания.

— Все запоминайте, ничего не записывайте. Сейчас люди слишком много пишут.

— Я охотно съезжу туда. Мне осточертела эта гнусная страна.

— Сразу видно, что вы не знаете других, мой дорогой.

Эрбер огорчился, узнав, что его любимые «наполеоны» кончились, и пустился в сравнительный анализ кондитерского дела разных стран, где ему посчастливилось бывать. Об этом свидетельствовала его комплекция. Лучшее мороженое он находил в Уругвае, конфеты и фисташки — в Константинополе!

— Может, мне эмигрировать? — задумчиво спросил Пьер.

— Ни в коем случае! Разве можно уезжать туда, где вы окажетесь в положении человека, мечтающего о Лувре на берегу залива Рио. Эмигранту всегда плохо, ибо все плохо, когда ты беден и одинок.

— Здесь я тоже беден и одинок. Вот и хочется попробовать еще где-то.

— У себя на родине человек никогда не бывает совсем одинок. Поверьте мне, в четырехразрядном отеле города, где вас никто не знает, на закате солнца совсем невесело. А жалкие меблирашки…

Он задумался и помолчал, а потом сказал:

— И тем не менее к профессии беженца надо готовиться заблаговременно, где бы ты ни жил на земном шаре… Я, кажется, цитирую автора, которого люди вашего поколения не читают?

Соседний столик освободился, и его тотчас заняла пара, поклонившаяся Эрберу. Тот изобразил подобие улыбки и сказал:

— Что это мы углубились в такие мрачные картины? Хотите коньяку, чтобы развеяться? Нет? Тогда… — Он попросил счет.

— А помимо кондитерского дела, чем вы еще занимались в Уругвае и Константинополе? — спросил Пьер.

— Я иногда и сам себе задаю этот вопрос, мой мальчик. Сам. Я, который всю жизнь мечтал о кафедре философии в Кембридже… Садике… собаках, розах…

Пьер встал, чтобы достать деньги. Эрбер схватил его за руку.

— Позвольте уплатить фирме. Вы, кажется, что-то потеряли. Сейчас подниму. — И он наклонился с удивительной для его полноты легкостью. — Скажите, пожалуйста! У вас красный бумажник!

— Да… В общем, нет. Я его подобрал в одном месте…

Эрбер порылся в газетах и сунул под нос Пьера объявление в рамочке.

— Вам решительно везет сегодня. Вы получите большое вознаграждение, — сказал Эрбер, разглядывая потертую кожу на углах бумажника.

— Интересно, кому эта штука так дорога? Там что-то есть? Вы смотрели?

— Письмо, которое начинается словами «Любовь моя».

Эрбер поднял очки на лоб и приблизил письмо к своим круглым глазам.

— Я лишь пробежал его, — продолжал Пьер. — Видно, что автор любит поразглагольствовать.

Эрбер продолжал читать.