Шанс - [4]

Да, да, Петр Сергеевич был уверен, что уже когда-то натыкался на этот взгляд. Но где? Когда?.. Ну да, конечно: тополиный пух, переулок у Трубной, пьяная компания на углу… Он шел, погруженный в свои мысли, и не сразу почувствовал опасность. Там, впереди, начиналась драка, и когда Петр Сергеевич поднял голову, было уже поздно — кулаки мелькали совсем рядом, и последнее, что он запомнил, — летящая прямо на него, искаженная злобой пьяная физиономия. Не то чтобы это было специально, просто Миколу сильно толкнули или ударили, и он не удержал равновесия. Вот так банально, случайно… Необратимо. Его душа, видимо, перелетела в Миколу, а сам он… Петру Сергеевичу стало безумно жаль своего маленького, старческого тела, своей так глупо оборвавшейся жизни; своего дома, осиротевшей науки, домработницы Шуры, библиотеки и несбывшихся планов.

 

Из прихожей донесся звук вставляемого в замочную скважину ключа. Петр Сергеевич испуганно юркнул в постель, накрылся простыней, зачем-то зажмурился. Как ребенок — неплотно, для видимости.

— Николай, ну ты даешь! — в квартиру по-хозяйски, с сумками в руках вошла молодая, довольно симпатичная женщина. — Третий час уже, а ты все дрыхнешь.

Запахло борщом и свежей выпечкой. Наверное, жена, подумал Петр Сергеевич. И работает она, похоже, в общепите. Как себя вести в этой ситуации, он понятия не имел, но глаза все же открыл.

— Ну что, оклемался?

Он отрицательно покачал головой, что, в сущности, было правдой.

— Ничего, сейчас мы тебя поправим, — она достала из сумки бутылку пива, привычно открыла ее с помощью обручального кольца, протянула. — Пей, горе ты мое луковое!

Последний раз Петр Сергеевич пил пиво лет эдак тридцать назад. Вкус его давно забылся, но ощущения помнились — неприятные, связанные с изжогой и болями в животе… На этот раз пошло значительно лучше — исчезла сухость во рту, да и голова стала болеть меньше.

— Ничего не помню, — сказал Петр Сергеевич, жадно опорожнив бутылку.

— Еще бы! — согласилась предполагаемая жена. — Ты ж отрубился так, что пульс не прощупывался — когда Витек тебя притаранил, ты был как мешок с говном. Это еще удачно отделался, мог ведь и дуба дать!

— Мог, — он охотно поддержал эту тему, поскольку увидел в ней шанс узнать главное. — А как этот… ну, с которым я столкнулся? Он хоть жив остался?

— Дед, что ли? А хрен его знает… Да ладно, не бери в голову, обойдется! Все смылись до ментов, — она поменяла пустую бутылку на новую и тут только заметила брошенное под кровать грязное белье. — Ты что, помылся? Ну, блин, даешь! И постель сменил… Охренеть можно! — она стянула с него простыню. — С похмелья, натощак, да еще после производственной травмы… Микола, я тебя не узнаю!

— Я сам себя не узнаю, — схватился Петр Сергеевич за протянутую соломинку и мобилизовал все свои актерские способности, которых у него, впрочем, никогда не было. — Со мной что-то произошло, понимаешь? Я ничего не помню… Абсолютно.

Она молча и как-то странно смотрела на него, а он чувствовал себя разведчиком на грани провала. Хорошо хоть сумел заставить себя обращаться к этой неприятной женщине с чудовищной и так коробившей его лексикой на “ты”, но дальше-то что делать? Как себя вести? Что говорить?.. И вновь навалилось это жуткое ощущение перманентного ужаса. И в пот снова бросило. Он сделал несколько глотков пива, закутался в простыню, натянул сверху одеяло. Его бил озноб, голова кружилась

— Ну, все, слышь, все! — она ласково провела рукой по его голове, шее, плечу. — Сейчас похаваем, полечимся, и все будет хорэ. Ну?

Он посмотрел ей в глаза, сказал тихо:

— Я даже не помню, как тебя зовут.

— Ах ты жопа! — взорвалась она от возмущения. — Я от него за год два аборта сделала, а он не помнит, — потом прилегла рядом, отодвинула в сторону одеяло, зачем-то залезла в трусы и властно взяла в руку его член. — А ты, Николай Николаевич, тоже меня не помнишь?

Член в ответ как бы кивнул и слегка напрягся.

— Помнит, — удовлетворенно сказала она. — Все помнит, сучонок!

То, что она потом делала, в прошлой жизни называлось грязным развратом, а в книжках — французской любовью. Причем ему казалось, что это как бы и не с ним происходит, а словно он кино смотрит… Но, господи, до чего же было и приятно, и страшно.

— Екатерина Федоровна нас зовут, — возбужденно сопела она в паузах, — скажи своему забывчивому хозяину, — обращалась она с “николаем николаевичем” нежно, ласково, как с живым существом; и он действительно ожил, зарумянился, выпрямился в полный рост. — Ну?

— Екатерина, — послушно ответил за свой член Петр Сергеевич, проваливаясь в тартарары.

Это был не его голос. И этот напрягшийся, жилистый великан не его. Но ведь давно забытые, а большей частью и никогда не испытанные ощущения, сладко сдавившие грудь, — его?!

— Стоп! — неожиданно прервалась она и стала лихорадочно сбрасывать с себя одежду. — Твоя фамилия — Готовченко.

Потом женщина оседлала его, как коня, приняла в себя чужую, готовую уже разорваться плоть и закрыла весь мир своей белой пышной грудью.

— Катюша, — благодарно выдохнул он перед тем, как волна сметет плотину.

— Держать! — властно прикрикнула она и сильно нажала у самого корня. — Эгоист, мать твою!