Шанс - [3]

Горбачевской перестройки он, естественно, тоже не заметил. И лишь когда его академической зарплаты стало не хватать на жизнь, — а жил он предельно скромно, если не считать трат на домработницу, книги и свежие фрукты, — только тогда он понял, что наступил, как любят выражаться его студенты, полный трындец. Причем не только привычному образу жизни, но и отечественной науке и, вероятно, стране в целом. Спасать науку и страну в его компетенцию не входило, надо было думать, как восполнить прорехи в собственном бюджете. Времена действительно наступили непонятные и тяжелые. Рассказывали, что генеральный конструктор знаменитого “Бурана” вынужден был газетами торговать в подземном переходе, многие ученые просто уехали из страны, а вот Петр Сергеевич временные трудности преодолел на редкость легко. Всю жизнь он покупал книги, теперь пришла пора их продавать. К счастью, ценителей раритетов в стране оказалось гораздо больше, чем он предполагал. Правда, эти “ценители” в массе своей были дремучими нуворишами, стремящимися облагородить интерьер своих новых квартир и загородных особняков, попутно решая задачу вложения быстро обесценивающихся денег в вечные и непреходящие ценности.

В тот злополучный день Петр Сергеевич, как всегда по средам, вот уже сорок четвертый год кряду, привычным маршрутом обходил центральные книжные магазины. Его знали все букинисты и все “жучки”, ему предлагали то, что от других прятали, с ним советовались, его оценкам доверяли, ему внимали как признанному авторитету. Он давно уже перешел в оценке книг на долларовый эквивалент, научился читать по лицам новообращенных библиофилов, что, кому и по какой цене можно впарить, легко овладел элементами блефа, который превращал расставание с любимыми книгами в азартную и весьма доходную игру. Так, например, сегодня он получил за прижизненного Пушкина с весьма сомнительным автографом сумму, втрое превышающую его годовую зарплату.

На Москву опускался летний вечер. По тихой Трубной улице, куда сослали из Столешникова знаменитый на всю страну “бук”, летел тополиный пух. На душе было легко и спокойно, карманы раздувались от денег, голова от планов, сердце от надежд, и если бы не эта пьяная компания у подвальной пивнушки на углу…

 

Вонь делалась невыносимой. От нее, как от наркоза, путались мысли, слабела воля, кружилась голова. Он, кажется, только теперь по-настоящему понял слова Сартра: “Ад — это другие”. Господи, как верно! Другие — это не только люди, но и их вещи, одежда, жилье…Странно, что он вспомнил именно Сартра. Экзистенциалистов Петр Сергеевич не жаловал, хотя и почитывал иногда не без интереса, причем захватывал и предшественников, включая Кьеркегора. Ему, убежденному и последовательному позитивисту, было любопытно искушать себя построениями сомнительными, но яркими и талантливыми. Все экзистенциалисты, полагал он, — а круг их значительно шире, чем принято считать, — просто не смогли найти себя ни в жизни, ни в науке, ни в творчестве, отсюда и их мрачная философия. Разница же состояла в том, что они придумывали себе пограничные ситуации — вследствие врожденной психопатии, склонности к эпатажу или злоупотребления наркотиками и алкоголем, — Петр Сергеевич в этой ситуации оказался. Поэтому сейчас прав Сартр. Не вообще прав, а именно сейчас.

Впрочем, позитивист — человек действия, а не пустых рефлексий. Для начала следовало проветрить комнату. Петр Сергеевич открыл настежь окно, отворил дверь на захламленный балкон. Решение оказалось ложным: с улицы пахнуло новой порцией вони — прямо под окнами располагалась помойка, где в мусорном баке сосредоточенно рылся тщедушный мужичонка.

— Здорово, Микола! — приветливо крикнул он. — Похмелиться хочешь?

“Итак, меня теперь зовут Микола”, — сказал себе Петр Сергеевич и молча посмотрел на мужичка как на олицетворение своей новой, пока еще непостижимой и отвратительно пахнущей жизни.

— И я того же мнения! — Мужик выуживал из бака очередную пустую бутылку. — Погодь, сообразим что-нибудь.

Петр Сергеевич закрыл дверь и только сейчас понял, что главным источником вони был он сам. Сильнее всего пахло под мышками и в паху. Он решительно направился в ванную, залез под душ. Мыло нашлось только хозяйственное, но это его не остановило.

Вытираться серым замызганным полотенцем он побрезговал. Оставляя на полу мокрые следы, исследовал все шкафы и тумбочки, пока наконец не нашел тощую стопку свежего белья. Тщательно вытерся, оделся в чужое, но чистое, перестелил постель.

Вонь слегка отступила. Теперь можно спокойно рассмотреть в зеркале свое новое обличье… Ну что — здоровый бугай лет двадцати пяти, может, чуть больше; внешность довольно смазливая, но плебейская. Скорее всего, люмпен или малоквалифицированный рабочий. Возможно уголовное прошлое, хотя татуировки малоинформативны и банальны. Высокий, сильный, много пьет, причем — судя по пустым бутылкам — все подряд. Курит “Приму”, иногда “Беломор”. По происхождению провинциал, образование не выше десятилетки. Под правым плечом шрам от пулевого ранения, сквозного. Нос перебит, слегка искривлен. Волосы каштановые, густые. Лоб невысокий. Глаза серые, большие, свежий синяк под левым, под правым — ссадина. Взгляд довольно жесткий и чем-то знакомый.