Шанхай. Книга 1. Предсказание императора - [33]

— Ну? — спросил он.

— Пока не готово.

— Болваны! — заорал Элиазар Врассун. Из герцога Ворвикширского, которым он был всего сорок минут назад, он превратился в самого себя — готового к драке уличного бойца, защищающего свою территорию, доставшуюся ему потом и кровью. Он повернулся к сыну: — Где эти багдадские мальчишки?

Несмотря на то что Ричарду и Макси было уже за тридцать, для Элиазара Врассуна они навсегда оставались мальчишками. Опасными мальчишками.

В его памяти всплыла картинка: рука мальчишки открывает дверь, за которой оказывается сумасшедшая — изумительно красивая крохотная девочка, спящая в кроватке.

Врассун помнил, что сказал ему тогда:

— Твой отец согласился.

— Наша…

— Твой отец согласился, — жестко повторил он.

Старик отмахнулся от воспоминаний и посмотрел в окно. Стояла самая длинная ночь в году, но свет тысяч свечей в бальной зале разгонял темноту. По его телу вдруг разлился жуткий, сверхъестественный холод. Одни народы верят, что такое бывает с человеком, когда кот проходит по его будущей могиле, другие считают, что это случается, когда смерть выходит на твой след. Но Врассун, не веря ни в первое, ни во второе, стряхнул неприятное чувство и повторил вопрос:

— Где багдадские мальчишки?

В последний день 1842 года Ричард и Макси сидели за бутылочкой дорогого шампанского, обсуждая планы в отношении аукциона концессий, который вскоре должен был состояться в Шанхае.

В то же самое время в Лондоне, в резиденции лорд-канцлера на улице Георга Великого, на Нанкинский договор была поставлена Большая государственная печать Великобритании. В шести кварталах от того места, в Букингемском дворце, на новогоднем балу танцевала королева Виктория.

Пока ее грациозное величество вальсировало в Лондоне, Ричард набирал полные легкие опийного дыма и заставлял память вернуться туда, где все началось. В дрожащем свете жаровни, сквозь марево наркотического дыма, он мысленным взглядом читал записи в дневнике, начиная с той ночи, когда пятнадцать лет назад они с Макси ушли с опийной фермы.

Запись в дневнике. Апрель 1828 года

Два маленьких глиняных кувшинчика, доверху наполненных опием-сырцом, которые Ахмед вручил мальчишкам в качестве платы за три месяца, что они трудились на его ферме, станут для них входным билетом в мир «Уоркс» в Гаджипуре, где им предстоит пройти второй этап обучения торговле опием.

Опий-сырец поступает в «Уоркс» в апреле. Его взвешивают, а затем перегружают в широкие каменные чаны, стоящие в закрытом складском помещении. По виду опий напоминает черную патоку, но пахнет свежескошенным сеном.

Он пахнет надеждой.

Опий быстро поглощает влагу из воздуха, поэтому перед расфасовкой его необходимо просушить. Для этого как нельзя лучше подходят пыльные ветра, дующие в Гаджипуре в апреле, мае и июне. Едва только наступит сухая погода, коричневую пасту вынимают из каменных чанов и небольшими порциями выкладывают для просушки на плоские деревянные лотки, которые ставят на высокие бетонные тумбы. Со временем на сушильных лотках оказываются сотни галлонов[29] опия. Он перемешивается с помощью специальных мешалок, которые часто ломаются, и тут в дело вступали мы с Макси — с граблями и лопатами. Месяцами на иссушающей жаре мы ворошили наркотик, чтобы ветер как следует продул каждую его унцию.

В эти долгие жаркие дни единственным развлечением для нас служили обезьяны. Хотя на территории «Уоркс» эти животные водились во множестве, они никогда не таскали наркотик из сушильных лотков. Зато они пили из протекавшего поблизости ручья и поэтому постоянно казались немного обдолбанными. Однажды, к концу первого месяца, мы прервали работу, наблюдая за обезьяной, которая явно находилась под кайфом. Она шла на задних лапах по ветке. Дерево росло за стеной, но ветка на шесть или восемь футов заходила на территорию «Уоркс».

Обезьяна почти добралась до конца тонкой ветки, как вдруг издала пронзительный вопль, метнулась вперед и свалилась с высоты примерно тридцати футов, со стуком ударившись головой в твердую землю. Несколько секунд она лежала неподвижно, затем поднялась, улыбнулась нам, полязгала зубами, сделала один шаг… и упала замертво.

Впервые с того дня, как мы покинули Ахмеда и опийную ферму, я увидел улыбку на лице Макси.

Я понял, что причиной, заставившей брата улыбаться, стала вовсе не одуревшая обезьяна. В действиях животного он увидел расчет — умственный и физический. Обезьяна шла по одной тонкой ветке, одновременно хватаясь руками за другую — над ее головой, — тем самым равномерно распределяя свой вес между двумя ветвями — верхней и нижней.

Макси медленно повернулся вокруг своей оси, оглядев весь периметр стен территории «Уоркс». Достаточно близко к стенам росли только три дерева, ветви которых свешивались над огороженной территорией. Одно из них стояло напротив домика «пирожников». «Пирожниками» называли техработников, которые превращали просушенный опий в готовый к употреблению продукт, скатывая из него шарики для курения. Одна ветка дерева простиралась на восемь или девять футов над территорией «Уоркс», а под ней тянулась усыпанная битым стеклом стена. Ветка была такой тонкой, что охранники не стали спиливать ее, видимо полагая, что перебраться по ней на охраняемое пространство невозможно.