Тут проснулась мадам Дантон, вся в белых розах на голове, и выглянула в окно. Она увидела, как пьёт котёнок из-под крышечки её молоко, и до того сильно вздрогнула, что розы посыпались с её ночной головы. Грозное ворчанье послышалось из-под роз, и мадам гаркнула, как львица:
— Бррррысь!!!
Кошечка Молли бросилась бежать, а котёнок этого всего не услышал, потому что уши его находились под крышкой.
И тут мадам Дантон схватила первое попавшееся, что ей попало под руку, и бросила этим первым попавшимся прямо в котёнка.
Первое попавшееся под руку летело, трепеща и махая белыми крыльями, и тут многие могут подумать, что это была курица. Но согласитесь, откуда у мадам Дантон могла быть под рукой новёхонькая курица? Да и кто станет бросаться курицей в кошку?
Короче, первое попавшееся под руку ударило котёнка по хвосту. Он в ужасе спрыгнул с бидона и умчался, а первое попавшееся улеглось на мостовую и успокоилось. Отметим, что это была книжка «Недопёсок», которой мадам Дантон наслаждалась на ночь.
Котёнок мчался по переулку вскачь. Тут и подстерегло его некоторое Рваное Ухо. Пират давно дожидался своей минуты, наблюдая сцену у бидона.
Разбойник выскочил из подворотни и подставил свою грудь под бег котёнка. И котёнок ударился со всего маху об эту грубую грудь. Злые языки, кстати, говорили, что у кота на груди под шерстью имеется бандитская татуировка с якорем и русалкой.
Котёнок ударился в эту грудь, как в запертые ворота. Пират Рваное Ухо оскорбительно зашипел и молвил.'
— Ну вот, голубчик, теперь-то уж ты попался! Теперь я буду делать из тебя котлету, теперь я разорву твою серую…
Котёнок сидел на булыжнике, выслушивая всё это. Спокойно взирал он на чёрного кота, равнодушно прослушивал дикие угрозы и даже чуть-чуть зевнул, смахивая лапою с усов остатки мадамдантонского молока.
«Ну так в чём дело? Я слушаю вас, сэр», — как бы спрашивал кот.
— А помнишь, как мне в морду наплевали?! — вскричал пират.
— Вам наплевали в морду? — удивился котёнок. — Когда? Такой достойный кот — и вдруг в морду? Я бы не хотела слышать об этом.
«Как же так? В чём дело? — мучительно раздумывал в этот миг чёрный пират. — Почему я стою тут и разглагольствую, вместо того чтоб немедленно растерзать эту тварь? Тварь?.. Гм… Кажется, это слово неуместно…»
— Ну ладно, мне недосуг, я пошла, — сказал котёнок, неожиданно и бесповоротно переходя из мужского рода в женский. — Я пошла…
И тут что-то гулко стукнуло в пиратскую грудь чёрного кота.
— Постойте, — заикаясь, сказал он. — Куда же вы? Забудем про плевки, но вы меня не поняли…
Но кажется, он и сам себя не понял, как не понял никто трущобах, что никудышный котёнок превратился в необыкновенной красоты и достоинств кошку.
Пират потерянно глядел ей вслед.
«Боже, какая поступь! — крутилось в его мозгу. — Королева! Ну какой же я, дурак…»
Пират Рваное Ухо был отъявленный негодяй, но на дне его души оставалось ещё что-то человеческое.
Наставала зима.
Холодноватого воздуха становилось больше, а тёплого всё меньше.
— Холодный воздух, друзья, — рассуждал японец, — полезен только кошкам, которых выращивают на мех.
— Неграм он вреден, — соглашался Джим, потому что негры происходят из тёплых стран. Негров привезли сюда как рабов.
— Ты скажи лучше, куда девал кроликами — ворчала Лиззи. — Неужели сожрали.
— Зачем негру кролика. Один маленький кролик не согреет большого негра, кролик сам сбежал и теперь замерзает где-то. Но кролику всё-таки теплее, чем негру, потому что у него есть шерсть, а у негра только чёрный цвет, который не согревает, мэм, ой, не согревает!
Они сидели у маленькой железной печки, которую Джим топил осколками ящиков. На печке, в железной банке, вскипало какое-то варево. Из этого варева валил тягучий пар.
— Вонищу развёл, — сердилась Лиззи. — Что ты там варишь.
— Это жир гремучих змей, мэм. Я всегда мажусь им в морозы.
Так они сидели у железной печки и пререкались по-зимнему, а из клеток и загончиков смотрели на них канарейки и кролики, и, свернувшись в клубок, мигала красным глазом некогда оплеванная лиса.
Тут звякнул звонок, и в чудовищной меховой шапке, составленной из волка и собаки, вошёл господин Тоорстейн.
— Полгода прожил и издох, — ворчал господин Тоорстейн, особо не приветствуя хозяев. — Пел полгода, а после издох.
— Полгода — это замечательно! — вскричал японец. — А что же вы хотите на полдоллара? Это всем известно: полдоллара — полгода, доллар — год, полтора — полтора! Таков закон канареечного пения! Но вот смотрите — вот грандиозный кенар! Это уж двухдолларовый певец. Он будет петь у вас два года, а добавите доллар — и все три!
Но господин Тоорстейн никак не соглашался. Он требовал, чтоб ему на старые полдоллара дали нового певца.
— На старые полдоллара? — воскликнул японец. — Они давно ушли в прошлое! Ну какой может быть из них певец! Чепуха! Очень уж маленький будет певец, какой-нибудь французский шансонье, не больше! Ну ладно, берите зяблика.
— То лису, то зяблика! Я — любитель канареечного пения. Ладно, дам доллар за грандиозного певца.
— Как хотите, сэр, — равнодушно прикрывая глазки, ответил японец. — Тогда он будет петь всего год и скончается. Скончается от огорчения, что за него дали полцены.
