Шаман. Скандальная биография Джима Моррисона - [11]
Молодой дьявол
Высокая, бледная, вся в черном, она подошла к нему, держа в тонких изящных пальцах бокал шампанского…
— Я Патриция Кеннели, журналистка. Могу задать вопрос? — она посмотрела ему прямо в глаза. На дне ее темных зрачков плескалась тайна, желание и грех. Джим оторопел.
— Да, конечно, задавайте…
— Тебе никто не говорил, что ты похож на молодого Дьявола?
Моррисон потерял дар речи. Впервые в жизни он чувствовал смущение и не знал, что сделать с этим. Патриция смотрела на него неотрывным прямым взглядом и улыбалась. Джим боялся поднять глаза и рассеянно оглядывался по сторонам, будто в поисках помощи. Он чувствовал жуткую слабость во всем теле. Ему проще было провалиться сквозь землю, чем произнести хоть слово или сделать движение.
— Ты чем-то обеспокоен? Лучше выпей шампанского, расслабься… — она протянула ему бокал. Он обратил внимание на ее длинные острые ногти, покрытые ярко-красным лаком, и ему снова стало дурно. Стараясь не смотреть на нее, он дрожащими руками взял бокал и выпил его залпом.
Кокаиновое знакомство
— Может, скажешь что-нибудь, Моррисон?
— Прости, со мной что-то не то… Я себя неважно чувствую.
— Ммм… Я знаю отличное средство от всех недугов. Веришь? Оно у меня в машине. Пойдем, я покажу тебе. Кстати, не хочешь кокаина? Могу угостить… — Патриция взяла его за руку и сжала до боли. Джим чуть не вскрикнул. — Здесь так скучно и шумно. Давай уйдем! — не дождавшись ответа, она потащила его за собой к выходу. Повинуясь чему-то гибельному, темному и неясному, он безвольно поплелся за ней.
Маленькая смерть
То, что произошло той ночью, Джим почти не запомнил, но в его память навсегда врезался тусклый мистический свет фонарей сквозь лобовое стекло, оголенные ветви деревьев, бледное измученное лицо луны и сводящий с ума запах… Запах, заставляющий все тело ныть в сладкой истоме. Запах, ударяющий в голову крепче любого спиртного. Запах, проникающий в сердце, растекающийся по венам, заполняющий легкие. Шатающейся походкой он подошел тогда к телефону-автомату, вслепую набрал номер… Он даже не посмотрел на время, а было уже три часа ночи. После первого гудка Пам сняла трубку. Срывающимся голосом она спросила:
— Где ты?..
Он врал что-то про ночную съемку и про то, что останется ночевать в студии. Она не верила, но говорила, что все хорошо и что будет ждать его утром.
— Я не могу уснуть без тебя. Так пусто… Я люблю тебя.
Джима словно окатило ледяной водой. Он ответил
«Я тоже» и сразу же повесил трубку. Патриция позвала его из машины. Пару секунд он простоял в оцепенении, а затем, будто под гипнозом на ватных ногах пошел к ней… Все, что было дальше, казалось сном, бредом, галлюцинацией. Дорожка белого порошка, ее сильные и властные руки, кружение низкого потолка над головой и фантастической силы взрыв.
Мое имя — Шаман
«Джим Моррисон обладал прекрасной душой с глубоким чувством абсурда. Ему претила сама мысль о том, чтобы стать иконой. Он был одним из величайших иконоборцев всех времен и народов. Я думаю, он бы просто посмеялся над своим настоящим статусом — а потом послал бы всех подальше в той южной джентльменской манере, за которую я так любила его», говорила Патриция Кеннели в своем интервью журналу «Американские легенды».
Оставалось меньше пяти минут. Джим сделал пару глотков виски из фляги. Теперь он был готов к выходу. Тем вечером «Дорз» давали грандиозный концерт в Нью-Йорке. Тысячный зал был забит до отказа: живое море ревело. Стоял невероятный шум и суматоха. Фанаты жаждали увидеть и услышать своих кумиров. Первым под нарастающий вопль толпы вышел Робби Кригер, за ним Джон Денсмор, потом Рэй Манзарек. Последним появился Джим. Зал взорвался. Моррисон подошел к микрофону и резко поднял руку вверх. Толпа притихла в ожидании, по рядам прошел шепот: «Тихо! Сейчас ОН будет говорить». Джим окинул мутным взглядом пеструю массу и произнес: «Вы ждете, что я буду что-то говорить? Вы думаете, что сейчас вы слышите Джима Моррисона? Не будьте идиотами. Мое имя — Шаман. Если вы чего-то не поняли, вам здесь не место».
Зал пару секунд недоуменно молчал, люди напряженно переглядывались, пока откуда-то с задних рядов не поднялась волна восторженных аплодисментов. Что бы ни говорил Джим, он был безоговорочно прав.
Шрам на сердце
— Откуда у тебя на спине эти царапины? — обеспокоено спросила Пам.
Джим не знал, что ответить. Запинаясь и путаясь, он произнес:
— Да так… Одна сумасшедшая фанатка. Я после концерта снял рубашку, было очень жарко… Она каким-то чудом пробралась за кулисы и вцепилась в меня мертвой хваткой. Еле оттащили.
— Знаешь, я ревную тебя ко всем ним. К каждому взгляду, к каждому слову из этой толпы. Мне так страшно, что они могут забрать тебя у меня.
— Не говори глупостей, малыш. Ты же знаешь, я принадлежу только тебе. Пойми, я публичный человек, у меня есть поклонники. И поклонницы. Я должен быть им благодарен за то, что они ценят меня. Я не могу пренебрегать их вниманием, не имею права.
— Да, но… Обещай, что не подпустишь их слишком близко. Каждая царапина на твоей спине — шрам на моем сердце.
— Успокойся, милая. Все хорошо.
Он обнял ее как маленькую девочку, как невинного ребенка. Он готов был заплакать, уткнувшись лицом в ее прекрасные волосы. Он чувствовал себя самым последним подонком на земле. Он готов был встать на колени и признаться во всем. Но не сделал этого. Только нежно поцеловал в висок.
